Государственное учреждение образования
"Детский сад №2 г. Минска"
Тематический сайт
Растим маленького патриота
(воспитательная и идеологическая работа)
#Дети_войны
Бронислав Викторович
развернутьНастоящий герой. Несмотря на внушительный перечень достижений, Брониславу Викторовичу неловко давать интервью: «Жив остался, вот и вся моя заслуга».
О партизанах, городских руинах и «иммунитете» от пуль.
Пролистывая свои записи, гладит кота Дымку и задумчиво говорит: «Каждый участник войны ведёт свой счёт». И погружается в воспоминания...
Паренек с ружьём
Мне было 14 лет, когда началась война. Детей, попадавших в руки к фашистам, насильно увозили в Германию. Поэтому уже в 16 лет мы вместе с двумя товарищами ушли из нашей деревни Мурово в лес к партизанам. Их лагерь располагался в Червенском районе. Там мы нашли знакомого человека, который помог нам встретиться с командиром отряда. Командир нам сказал: «Ребята, вы знаете, что партизанам надо воевать? Вы же ничего не умеете. Мне совесть не позволит послать вас на поле боя только для того, чтобы вы погибли». Поэтому сначала месяц-полтора нас учили строить землянки, маскироваться и обращаться с оружием.
Мы понимали, что можем оказаться в трудном положении, так что нужно было уметь всё. Мы научились разбирать и собирать автомат, использовать различные мины и гранаты. После этого нас включили в состав партизанского отряда. Командир берёг нас, подростков. Если нужно было подорвать мост, нас отправляли обеспечивать прикрытие и сажали на секретные посты. Мы охраняли оперативные группы, которые шли на подрыв. При виде фашистов мы должны были любой ценой поднять тревогу.
Нас научили рыть землянки. Они должны были быть удобными и незаметными. Немцы пускали над нами самолёты, так называемые «стрекозы». Если они что-то обнаруживали - улетали, а на следующий день устраивали бомбёжку. Наш отряд находился в лагере с декабря 1943-го по март 1944 года. Когда фашисты узнали о нашем расположении, мы вынуждены были уйти. Передвигались ночью и только пешком.
Страшные истории
Фашисты запрещали людям покидать дома, регистрировали евреев, расклеивали объявления об оккупации. Массово убивали жителей и сжигали деревни. Как-то женщина с младенцем на руках спасалась из горящего дома. Фашист выстрелил в неё. Женщина упала, ребёнок заплакал. Фашист подошёл, посмотрел на него, взял за ножку и бросил в колодец. Такие звери...
Мне повезло, что я жив остался. Пули и снаряды щадили меня. Однажды я выпрыгнул из горящего дома, а немец пустил по мне автоматную очередь, но мимо! Ещё один случай произошёл прямо во время сражения: на моих глазах упал боец, сражённый осколком, и 18-летняя девочка-санинструктор Танечка побежала к нему на выручку. В этот момент около неё разорвался снаряд. Когда пыль улеглась, я увидел тело Танечки уже без головки. А после - взрывной волной меня отбросило в сторону. Когда пришёл в себя, услышал радостный голос командира роты: «Живой!». Осколок буквально проскользнул по моей спине: чиркнул и сразу вышел, не задев позвоночник. Прямо в траншее командир дивизии полковник Сонников вручил мне медаль «За боевые заслуги». Это была моя первая награда.
Минск в руинах и весть о победе
В составе партизанского отряда я вошёл в освобождённый Минск в июле 1944 года. Вокруг были одни руины: из всех зданий остались только Дом офицеров, Дом правительства и оперный театр. Минск нужно было отстроить заново. Наш отряд расформировали в Лошице. Партизан постарше отправили домой, а молодых - на фронт. Мне до 18-летия не хватало каких-то двух месяцев. Призвать меня не имели права, поэтому нас с ребятами направили разбирать завалы в районе железнодорожного вокзала. Сегодня напротив вокзала находятся «Ворота Минска», а во время войны на их месте были дощатые бараки🏚, где немцы держали лошадей. Мы жили прямо там, когда расчищали площадь. Нам дали жетончики в столовую, и раз в день мы ходили поесть. В основном давали треску. Но мы не жаловались. Я поработал на расчистке города, а затем ушел на фронт. О победе узнал, когда мы с дивизией находились в Германии. Стоял светлый день, было непривычно тихо. Мы сделали привал в полевых условиях, я задремал. Потом услышал марш. По дороге ехала машина, из которой зачитывался Акт о капитуляции Германии.
Пролистывая свои записи, гладит кота Дымку и задумчиво говорит: «Каждый участник войны ведёт свой счёт». И погружается в воспоминания...
Паренек с ружьём
Мне было 14 лет, когда началась война. Детей, попадавших в руки к фашистам, насильно увозили в Германию. Поэтому уже в 16 лет мы вместе с двумя товарищами ушли из нашей деревни Мурово в лес к партизанам. Их лагерь располагался в Червенском районе. Там мы нашли знакомого человека, который помог нам встретиться с командиром отряда. Командир нам сказал: «Ребята, вы знаете, что партизанам надо воевать? Вы же ничего не умеете. Мне совесть не позволит послать вас на поле боя только для того, чтобы вы погибли». Поэтому сначала месяц-полтора нас учили строить землянки, маскироваться и обращаться с оружием.
Мы понимали, что можем оказаться в трудном положении, так что нужно было уметь всё. Мы научились разбирать и собирать автомат, использовать различные мины и гранаты. После этого нас включили в состав партизанского отряда. Командир берёг нас, подростков. Если нужно было подорвать мост, нас отправляли обеспечивать прикрытие и сажали на секретные посты. Мы охраняли оперативные группы, которые шли на подрыв. При виде фашистов мы должны были любой ценой поднять тревогу.
Нас научили рыть землянки. Они должны были быть удобными и незаметными. Немцы пускали над нами самолёты, так называемые «стрекозы». Если они что-то обнаруживали - улетали, а на следующий день устраивали бомбёжку. Наш отряд находился в лагере с декабря 1943-го по март 1944 года. Когда фашисты узнали о нашем расположении, мы вынуждены были уйти. Передвигались ночью и только пешком.
Страшные истории
Фашисты запрещали людям покидать дома, регистрировали евреев, расклеивали объявления об оккупации. Массово убивали жителей и сжигали деревни. Как-то женщина с младенцем на руках спасалась из горящего дома. Фашист выстрелил в неё. Женщина упала, ребёнок заплакал. Фашист подошёл, посмотрел на него, взял за ножку и бросил в колодец. Такие звери...
Мне повезло, что я жив остался. Пули и снаряды щадили меня. Однажды я выпрыгнул из горящего дома, а немец пустил по мне автоматную очередь, но мимо! Ещё один случай произошёл прямо во время сражения: на моих глазах упал боец, сражённый осколком, и 18-летняя девочка-санинструктор Танечка побежала к нему на выручку. В этот момент около неё разорвался снаряд. Когда пыль улеглась, я увидел тело Танечки уже без головки. А после - взрывной волной меня отбросило в сторону. Когда пришёл в себя, услышал радостный голос командира роты: «Живой!». Осколок буквально проскользнул по моей спине: чиркнул и сразу вышел, не задев позвоночник. Прямо в траншее командир дивизии полковник Сонников вручил мне медаль «За боевые заслуги». Это была моя первая награда.
Минск в руинах и весть о победе
В составе партизанского отряда я вошёл в освобождённый Минск в июле 1944 года. Вокруг были одни руины: из всех зданий остались только Дом офицеров, Дом правительства и оперный театр. Минск нужно было отстроить заново. Наш отряд расформировали в Лошице. Партизан постарше отправили домой, а молодых - на фронт. Мне до 18-летия не хватало каких-то двух месяцев. Призвать меня не имели права, поэтому нас с ребятами направили разбирать завалы в районе железнодорожного вокзала. Сегодня напротив вокзала находятся «Ворота Минска», а во время войны на их месте были дощатые бараки🏚, где немцы держали лошадей. Мы жили прямо там, когда расчищали площадь. Нам дали жетончики в столовую, и раз в день мы ходили поесть. В основном давали треску. Но мы не жаловались. Я поработал на расчистке города, а затем ушел на фронт. О победе узнал, когда мы с дивизией находились в Германии. Стоял светлый день, было непривычно тихо. Мы сделали привал в полевых условиях, я задремал. Потом услышал марш. По дороге ехала машина, из которой зачитывался Акт о капитуляции Германии.
Как обнимались! Как хотелось расцеловать весь мир! Кто-то бросал вверх пилотку и стрелял, кто-то плакал. В нашей дивизии изначально были 300 человек, а после войны остались 58. Всех нас включили в состав другой дивизии. Я послал запрос в центральный архив Министерства обороны СССР, чтобы мне выдали удостоверение участника войны, и получил ответ: «В участниках войны не числитесь». Как так? Мне что, награды обратно сдать? Я написал в архив ещё раз, представил доказательства своего пребывания на фронте. Буквально через месяц в наш штаб пришло письмо с извинениями. Оказывается, документы нашей дивизии не туда положили.
После войны нашу дивизию навестил Рокоссовский. Он был командующим 2-м Белорусским фронтом. Его приезд был торжественным, я запомнил это на всю жизнь. Рокоссовский каждому солдату подписал благодарственное письмо. Своё я храню до сих пор. А другой ценный подарок я получил на моё 90-летие от министра обороны: он подарил мне точно такой же автомат, с каким я воевал.
Я служил в армии до 1986 года, пока мне не исполнилось 60 лет. Приятно осознавать, что ты делал что-то правильное и хорошее. Тем более куда я мог уйти после службы? Кто знает, какой была бы моя жизнь без войны. В детстве я смотрел на маму и мечтал стать учителем, как она. Частично я своё желание осуществил: окончил Смоленский педагогический институт. А сейчас меня часто приглашают на школьные мероприятия. Я всегда продумываю, что буду рассказывать ученикам. Говорю детям: «9 Мая - это праздник со слезами на глазах. Вы должны помнить, какой ценой досталась победа».
Разве я думал, что доживу до 92 лет? Столько моих коллег уже ушли из жизни... В 2014 году в нашем районе были 585 ветеранов войны, из них 382 - фронтовики. Через три года остались уже 208 ветеранов и 124 фронтовика.
До сих пор во сне вижу карателей и фронтовые будни. Смотрю фильмы о войне. Армия была одной семьёй - неважно, командир ты или рядовой. Война сплачивала всех независимо от звания.
После войны нашу дивизию навестил Рокоссовский. Он был командующим 2-м Белорусским фронтом. Его приезд был торжественным, я запомнил это на всю жизнь. Рокоссовский каждому солдату подписал благодарственное письмо. Своё я храню до сих пор. А другой ценный подарок я получил на моё 90-летие от министра обороны: он подарил мне точно такой же автомат, с каким я воевал.
Я служил в армии до 1986 года, пока мне не исполнилось 60 лет. Приятно осознавать, что ты делал что-то правильное и хорошее. Тем более куда я мог уйти после службы? Кто знает, какой была бы моя жизнь без войны. В детстве я смотрел на маму и мечтал стать учителем, как она. Частично я своё желание осуществил: окончил Смоленский педагогический институт. А сейчас меня часто приглашают на школьные мероприятия. Я всегда продумываю, что буду рассказывать ученикам. Говорю детям: «9 Мая - это праздник со слезами на глазах. Вы должны помнить, какой ценой досталась победа».
Разве я думал, что доживу до 92 лет? Столько моих коллег уже ушли из жизни... В 2014 году в нашем районе были 585 ветеранов войны, из них 382 - фронтовики. Через три года остались уже 208 ветеранов и 124 фронтовика.
До сих пор во сне вижу карателей и фронтовые будни. Смотрю фильмы о войне. Армия была одной семьёй - неважно, командир ты или рядовой. Война сплачивала всех независимо от звания.
Александра Слука
развернутьФронт наших матерей. Выжить. Спасти. Вырастить.
Александра Слука
У детей, выросших в военное время, не было счастливого детства в обычном его понимании. Но, если была жива мама, это и было счастье.
Удивительно сложилась судьба моей дорогой мамочки Александры. Она родилась в 1913 году, а через год началась Первая мировая война. Её отца, моего деда Якова Федоровича, на фронт, к счастью, не забрали, потому что у него были четверо маленьких детей. Семьи у моих предков большие – от пяти до десяти человек, а то и больше. Фронт сначала был где-то далеко. Но однажды он пришел и в нашу деревню.
Александра Слука
У детей, выросших в военное время, не было счастливого детства в обычном его понимании. Но, если была жива мама, это и было счастье.
Удивительно сложилась судьба моей дорогой мамочки Александры. Она родилась в 1913 году, а через год началась Первая мировая война. Её отца, моего деда Якова Федоровича, на фронт, к счастью, не забрали, потому что у него были четверо маленьких детей. Семьи у моих предков большие – от пяти до десяти человек, а то и больше. Фронт сначала был где-то далеко. Но однажды он пришел и в нашу деревню.
В нашей деревне Вязовнице, что в Осиповичском районе, – длинном поселении от края до края леса, с избами, тесно поставленными крыша к крыше, – обосновалось небольшое подразделение немецких солдат. Они были высокие, гладкие, холеные, в очень дорогой форме, в касках, увенчанных на макушке острыми пиками.
Несколько дней было тихо, и люди начали успокаиваться в присутствии непрошеных завоевателей, пока те не собрали мужчин, у которых в хозяйстве были лошади, и не отправили их возить лес на железнодорожную станцию в деревню Липень. А оттуда по железной дороге вагоны с лесом шли в Осиповичи, затем – в Германию. Настоящий переполох начался, когда немецкие солдаты стали собирать в деревне зерно, забирать с подворий коров и свиней. Это был грабеж населения, и тогда вспыхнула ненависть к немецким захватчикам. Оказалось, они начали грабить белорусский народ во время Первой мировой войны, чтобы окончательно сделать нас нищими к войне, которая позднее получит название Великой Отечественной.
Именем революции
Кайзеровские грабежи на земле Северо-Западного края, так называлась Беларусь в составе Российской империи, закончились после Октябрьской революции с ее простой идеологией: власть – народу, землю – крестьянам, заводы – рабочим. Эти лозунги были очень притягательны для основной части населения.
А после революции в нашей деревне начались перемены. Солдатами-крестьянами был создан местный комитет бедноты – Комбед. Эта организация бедняков-крестьян приняла революционные меры по экспроприации бывшей помещичьей земли и выделению наделов малоземельным крестьянам. Однако только-только Вязовницкий комбед разделил плодородную помещичью землю, как в деревню пожаловали польские «жолнежи» (так, на польский лад, называли оккупантов). Вместе с ними явились и бывшие панские управляющие, которые потребовали вернуть ранее принадлежавшие им земли.
Школа без будущего
Пролетарская революция в это время утратила свои охранные функции на оккупированных белополяками белорусских землях. Комбеды были упразднены или, лучше сказать, разогнаны. Их членов исполосовали бизунами при всем деревенском народе. Больше всего кровавых полос досталось моему деду Якову: он был очень строптив и земли себе и сельчанам хотел побольше. Таким образом, война вместе с панским бизуном пришла и в наш дом. К тому же белополяки закрыли мамину школу, в которой она проучилась лишь две недели. Эта школа была не большевистская, а скорее церковно-приходская, и учитель разговаривал с детьми на русском и белорусском языках. Оккупанты хотели открыть свою школу, однако преподавателя не нашлось, позже захватчики бежали от наступавших красных войск.
Не успели зарубцеваться бизуньи кровавые следы на спинах вязовницких мужиков, как оккупантов с позором «турнули» из нашей деревни аж до Варшавы. Это очень важная историческая веха в истории деревни. Комбедовцы не зря подставили свои спины под панский бизун. Земельные наделы так и остались в их владении. Двадцать семей получили свои участки земли на другой от Вязовницы стороне речки – на высоком лобном месте у самой кромки большого леса, где основали новую деревню Лабковицу. Место наши родители выбрали замечательное: полями, лесами и речкой украшенное, от ветров и паводков защищенное.
Деревня для жизни
Новую деревню строили не для войны, а для жизни. Улица была широкой и солнечной. Детей в семьях было много, они подрастали и создавали свои семьи. Моя мама приглянулась сыну деда Захария Юрию. Юрий был человеком по тому времени образованным.В сентябре сорок первого года мама возвращалась с речки, где полоскала белье. Вдруг со стороны Вязовницы раздались выстрелы, и пули засвистели вокруг. Мама испугалась и примирительно подняла руку. Выстрелы раздались снова. Мама рухнула в спасительную картофельную борозду. Мы в ужасе смотрели на происходящее из окна. Стрелявший для забавы пьяный полицейский мог убить нашу маму и погубить нас…
Однажды тихим летним утром в безоблачном небе вдруг появился самолет. Большинство деревенских жителей прежде не видели «живого» самолета. А тут низко-низко над лесом, прямёхонько к нашей деревне неслась, быстро увеличиваясь в размерах, рычащая крылатая тень. Как только она достигла нашей улицы, с небесной высоты ударила длинная очередь крупнокалиберного пулемета. Над деревней взметнулись облака пыли и камней, из домов высыпали испуганные женщины и дети. Когда пыль медленно осела, жители моей деревни осознали: им несказанно повезло, что они оказались на улице после пулеметной грозы с воздуха и ни одна пуля не попала в «живую» избу. Но потери от воздушного налета все же были. Погибла последняя колхозная лошадь, которая в это время паслась у забора.
Старики потом разделали ее и разделили поровну среди всех семей.
Народное сопротивление
Восточный фронт отдалялся в глубь Советского Союза, а мамин «фронт» ожесточался. Партизанская война во многом спутала карты фашистского блицкрига, т. е. быстрого, почти парадного разгрома СССР, превращения в рабов великого советского народа и уничтожения белорусского. Противостояние населения и оккупационных войск перешло в стадию жестокой войны. Началось массовое уничтожение мирных граждан, запылали деревни. Расстрелы, виселицы, насильственные грабежи, сжигание людей в концлагерях, в фашистских крематориях, вывоз рабов в Германию для прислуживания «фрау гертам», работы на военных заводах, пополнение запасов крови для солдат вермахта... План полного уничтожения белорусского народа осуществлялся со звериной жестокостью.
Но партизаны насторожили фашистских карателей. Чем больше было репрессий против мирного населения, тем жёстче становилось народное сопротивление. Сегодня раздаются оскорбительные голоса «праведников» из небытия, пятнающие партизанское движение. Но истина состоит в том, что в Европе белорусский народ стал настоящим примером борьбы за свою свободу. Вслед за белорусами югославские и французские жители организовали массовое сопротивление фашистам, а затем и многие другие европейцы пополнили ряды антифашистов, стремясь искупить свою вину за помощь в войне против СССР.
Земля горела под ногами оккупантов. Этим пламенем была объята и вся Беларусь. В прямом смысле. Когда партизаны начали активные боевые действия, местная комендатура присмирела. Как говорила мама, немцы и полицаи больше отсиживались в своей казарме. Однако в Осиповичском районе появились нацистские карательные отряды, которые развернули репрессивную войну против населения и боевые операции против партизан.
Свобода ценой жизни
Жестокость этой войны достигла высшего смертельного предела. Партизаны воевали против захватчиков за свою свободу, защищали свои семьи, спасались от гибели, плена, рабства, на которые их обрекли нацисты. Партизаны сражались не с немецким населением – они вели святую борьбу за освобождение своего народа и Родины. Захватчики же пришли, чтобы уничтожить всех советских людей, в том числе население нашей республики.
В паризанском отряде было сразу трое членов маминой семьи: отец, мой дед Яков, и двое его сыновей Александр и Илья. Из отряда ночью маме привозили мешок муки, и в течение суток она пекла в печи партизанский хлеб. В начале развития партизанского движения в деревенских хатах особенно часто дымили печные трубы: наши матери готовили продукты для своих родных «лесных» воинов. И еще спасительный и чудодейственный нюанс крылся в этом процессе: одна буханка партизанского хлеба оставалась на нашем семейном столе – для поддержания жизни партизанских детей.Зимой сорок второго года в нашу хату заскочил немецкий солдат и крикнул маме: «Выметайтесь, деревню сейчас сожгут!» И сожгли. Все избы, кроме одной. Как рассказывала мама, у соседа была садовая пасека, и он откупился медом. Так одна изба и осталась – призрачный памятник бывшей деревне. Такого страшного костра лабковицкие поселенцы не видели никогда. Стояла мама в снегу со мной на руках, рядом к ней жались двое моих братьев, вокруг валялись пожитки, которые она успела вынести из дома. Мы грелись в январскую стужу у полыхающего дома. Теперь у людей началась другая, «подземная», жизнь. Многие вырыли на огородах землянки, где хоронились от нацистских набегов. Нашу семью приютила жена брата нашего папы в Вязовнице. Муж Митрофанихи, так звали нашу спасительницу, был на фронте, у неё на руках также были трое маленьких детей. А тут еще четыре рта. Но для нас теснота была спасением. До весны мы прожили у наших родственников, объединенные общим горем, а весной переселились в землянку на своем огороде.
Победа – высшая награда.
Выжили только благодаря тому, что наша мама была постоянно на фронтовом посту. Не сдалась на волю смертельных военных страхов, не сложила рук перед трагедией оккупационного режима, сохранила, прокормила нас, троих малышей, одела и обогрела, и мы не пропали в сырой земляной норе. Такая «подземная» жизнь в нашей деревне продлилась до лета 1944 г., когда Осиповичский район освободила Красная Армия. В то солнечное утро мимо наших дворов бесконечным потоком шли советские солдаты. Все жители деревни стояли у дороги, и впереди всех теснилась детвора. Мне очень повезло в этот день: молодой солдат с велосипедом остановился около меня и, посадив на раму своей диковинной машины, провез метров пятьдесят. Это была моя первая поездка на механическом транспорте. До войны в нашей деревне велосипедов не было, а я вообще увидел его впервые. Также на всю жизнь запомнилась живописная картина: среди потока солдат идет высоченный верблюд и тянет за собой бочку с водой…
Не стало ни немцев, ни полицаев. Нацистскую комендатуру разрушили, и только наша сожженная деревня была ужасным свидетельством войны.
Военных наград наши матери не получили. Только Всевышним они награждены знаками святого отличия за то, что в час варварского нашествия хранили материнскую чистоту и своих детей. Отправив мужей на боевой фронт, наши мамы героически выстояли на трудовом фронте и обеспечили Великую Победу.
Правда, у моей мамы, я считаю, боевая награда есть. В декабре 2018 г. из российского Архива Советской Армии в г.Подольске пришло сообщение: «5 мая 1945 г. рядовой Слука Георг Захарович в битве за Кенигсберг под жестоким артиллерийским и минометным огнем противника восстановил восемь обрывов телефонной связи и обеспечил своевременное открытие артиллерийского огня своего полка, за что приказом командования был награжден медалью «За отвагу». О маме в этом приказе, естественно, не говорится. Но эта первая, высшая, гордая, самая боевая военная награда, я убежден, принадлежит также и моей маме. Вместе с отцом день и ночь четыре года они вели трудную битву на двух фронтах и одержали на них народную Великую Победу.
Святые наши мамы и папы.
ВЕЧНАЯ СЛАВА! ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!
Несколько дней было тихо, и люди начали успокаиваться в присутствии непрошеных завоевателей, пока те не собрали мужчин, у которых в хозяйстве были лошади, и не отправили их возить лес на железнодорожную станцию в деревню Липень. А оттуда по железной дороге вагоны с лесом шли в Осиповичи, затем – в Германию. Настоящий переполох начался, когда немецкие солдаты стали собирать в деревне зерно, забирать с подворий коров и свиней. Это был грабеж населения, и тогда вспыхнула ненависть к немецким захватчикам. Оказалось, они начали грабить белорусский народ во время Первой мировой войны, чтобы окончательно сделать нас нищими к войне, которая позднее получит название Великой Отечественной.
Именем революции
Кайзеровские грабежи на земле Северо-Западного края, так называлась Беларусь в составе Российской империи, закончились после Октябрьской революции с ее простой идеологией: власть – народу, землю – крестьянам, заводы – рабочим. Эти лозунги были очень притягательны для основной части населения.
А после революции в нашей деревне начались перемены. Солдатами-крестьянами был создан местный комитет бедноты – Комбед. Эта организация бедняков-крестьян приняла революционные меры по экспроприации бывшей помещичьей земли и выделению наделов малоземельным крестьянам. Однако только-только Вязовницкий комбед разделил плодородную помещичью землю, как в деревню пожаловали польские «жолнежи» (так, на польский лад, называли оккупантов). Вместе с ними явились и бывшие панские управляющие, которые потребовали вернуть ранее принадлежавшие им земли.
Школа без будущего
Пролетарская революция в это время утратила свои охранные функции на оккупированных белополяками белорусских землях. Комбеды были упразднены или, лучше сказать, разогнаны. Их членов исполосовали бизунами при всем деревенском народе. Больше всего кровавых полос досталось моему деду Якову: он был очень строптив и земли себе и сельчанам хотел побольше. Таким образом, война вместе с панским бизуном пришла и в наш дом. К тому же белополяки закрыли мамину школу, в которой она проучилась лишь две недели. Эта школа была не большевистская, а скорее церковно-приходская, и учитель разговаривал с детьми на русском и белорусском языках. Оккупанты хотели открыть свою школу, однако преподавателя не нашлось, позже захватчики бежали от наступавших красных войск.
Не успели зарубцеваться бизуньи кровавые следы на спинах вязовницких мужиков, как оккупантов с позором «турнули» из нашей деревни аж до Варшавы. Это очень важная историческая веха в истории деревни. Комбедовцы не зря подставили свои спины под панский бизун. Земельные наделы так и остались в их владении. Двадцать семей получили свои участки земли на другой от Вязовницы стороне речки – на высоком лобном месте у самой кромки большого леса, где основали новую деревню Лабковицу. Место наши родители выбрали замечательное: полями, лесами и речкой украшенное, от ветров и паводков защищенное.
Деревня для жизни
Новую деревню строили не для войны, а для жизни. Улица была широкой и солнечной. Детей в семьях было много, они подрастали и создавали свои семьи. Моя мама приглянулась сыну деда Захария Юрию. Юрий был человеком по тому времени образованным.В сентябре сорок первого года мама возвращалась с речки, где полоскала белье. Вдруг со стороны Вязовницы раздались выстрелы, и пули засвистели вокруг. Мама испугалась и примирительно подняла руку. Выстрелы раздались снова. Мама рухнула в спасительную картофельную борозду. Мы в ужасе смотрели на происходящее из окна. Стрелявший для забавы пьяный полицейский мог убить нашу маму и погубить нас…
Однажды тихим летним утром в безоблачном небе вдруг появился самолет. Большинство деревенских жителей прежде не видели «живого» самолета. А тут низко-низко над лесом, прямёхонько к нашей деревне неслась, быстро увеличиваясь в размерах, рычащая крылатая тень. Как только она достигла нашей улицы, с небесной высоты ударила длинная очередь крупнокалиберного пулемета. Над деревней взметнулись облака пыли и камней, из домов высыпали испуганные женщины и дети. Когда пыль медленно осела, жители моей деревни осознали: им несказанно повезло, что они оказались на улице после пулеметной грозы с воздуха и ни одна пуля не попала в «живую» избу. Но потери от воздушного налета все же были. Погибла последняя колхозная лошадь, которая в это время паслась у забора.
Старики потом разделали ее и разделили поровну среди всех семей.
Народное сопротивление
Восточный фронт отдалялся в глубь Советского Союза, а мамин «фронт» ожесточался. Партизанская война во многом спутала карты фашистского блицкрига, т. е. быстрого, почти парадного разгрома СССР, превращения в рабов великого советского народа и уничтожения белорусского. Противостояние населения и оккупационных войск перешло в стадию жестокой войны. Началось массовое уничтожение мирных граждан, запылали деревни. Расстрелы, виселицы, насильственные грабежи, сжигание людей в концлагерях, в фашистских крематориях, вывоз рабов в Германию для прислуживания «фрау гертам», работы на военных заводах, пополнение запасов крови для солдат вермахта... План полного уничтожения белорусского народа осуществлялся со звериной жестокостью.
Но партизаны насторожили фашистских карателей. Чем больше было репрессий против мирного населения, тем жёстче становилось народное сопротивление. Сегодня раздаются оскорбительные голоса «праведников» из небытия, пятнающие партизанское движение. Но истина состоит в том, что в Европе белорусский народ стал настоящим примером борьбы за свою свободу. Вслед за белорусами югославские и французские жители организовали массовое сопротивление фашистам, а затем и многие другие европейцы пополнили ряды антифашистов, стремясь искупить свою вину за помощь в войне против СССР.
Земля горела под ногами оккупантов. Этим пламенем была объята и вся Беларусь. В прямом смысле. Когда партизаны начали активные боевые действия, местная комендатура присмирела. Как говорила мама, немцы и полицаи больше отсиживались в своей казарме. Однако в Осиповичском районе появились нацистские карательные отряды, которые развернули репрессивную войну против населения и боевые операции против партизан.
Свобода ценой жизни
Жестокость этой войны достигла высшего смертельного предела. Партизаны воевали против захватчиков за свою свободу, защищали свои семьи, спасались от гибели, плена, рабства, на которые их обрекли нацисты. Партизаны сражались не с немецким населением – они вели святую борьбу за освобождение своего народа и Родины. Захватчики же пришли, чтобы уничтожить всех советских людей, в том числе население нашей республики.
В паризанском отряде было сразу трое членов маминой семьи: отец, мой дед Яков, и двое его сыновей Александр и Илья. Из отряда ночью маме привозили мешок муки, и в течение суток она пекла в печи партизанский хлеб. В начале развития партизанского движения в деревенских хатах особенно часто дымили печные трубы: наши матери готовили продукты для своих родных «лесных» воинов. И еще спасительный и чудодейственный нюанс крылся в этом процессе: одна буханка партизанского хлеба оставалась на нашем семейном столе – для поддержания жизни партизанских детей.Зимой сорок второго года в нашу хату заскочил немецкий солдат и крикнул маме: «Выметайтесь, деревню сейчас сожгут!» И сожгли. Все избы, кроме одной. Как рассказывала мама, у соседа была садовая пасека, и он откупился медом. Так одна изба и осталась – призрачный памятник бывшей деревне. Такого страшного костра лабковицкие поселенцы не видели никогда. Стояла мама в снегу со мной на руках, рядом к ней жались двое моих братьев, вокруг валялись пожитки, которые она успела вынести из дома. Мы грелись в январскую стужу у полыхающего дома. Теперь у людей началась другая, «подземная», жизнь. Многие вырыли на огородах землянки, где хоронились от нацистских набегов. Нашу семью приютила жена брата нашего папы в Вязовнице. Муж Митрофанихи, так звали нашу спасительницу, был на фронте, у неё на руках также были трое маленьких детей. А тут еще четыре рта. Но для нас теснота была спасением. До весны мы прожили у наших родственников, объединенные общим горем, а весной переселились в землянку на своем огороде.
Победа – высшая награда.
Выжили только благодаря тому, что наша мама была постоянно на фронтовом посту. Не сдалась на волю смертельных военных страхов, не сложила рук перед трагедией оккупационного режима, сохранила, прокормила нас, троих малышей, одела и обогрела, и мы не пропали в сырой земляной норе. Такая «подземная» жизнь в нашей деревне продлилась до лета 1944 г., когда Осиповичский район освободила Красная Армия. В то солнечное утро мимо наших дворов бесконечным потоком шли советские солдаты. Все жители деревни стояли у дороги, и впереди всех теснилась детвора. Мне очень повезло в этот день: молодой солдат с велосипедом остановился около меня и, посадив на раму своей диковинной машины, провез метров пятьдесят. Это была моя первая поездка на механическом транспорте. До войны в нашей деревне велосипедов не было, а я вообще увидел его впервые. Также на всю жизнь запомнилась живописная картина: среди потока солдат идет высоченный верблюд и тянет за собой бочку с водой…
Не стало ни немцев, ни полицаев. Нацистскую комендатуру разрушили, и только наша сожженная деревня была ужасным свидетельством войны.
Военных наград наши матери не получили. Только Всевышним они награждены знаками святого отличия за то, что в час варварского нашествия хранили материнскую чистоту и своих детей. Отправив мужей на боевой фронт, наши мамы героически выстояли на трудовом фронте и обеспечили Великую Победу.
Правда, у моей мамы, я считаю, боевая награда есть. В декабре 2018 г. из российского Архива Советской Армии в г.Подольске пришло сообщение: «5 мая 1945 г. рядовой Слука Георг Захарович в битве за Кенигсберг под жестоким артиллерийским и минометным огнем противника восстановил восемь обрывов телефонной связи и обеспечил своевременное открытие артиллерийского огня своего полка, за что приказом командования был награжден медалью «За отвагу». О маме в этом приказе, естественно, не говорится. Но эта первая, высшая, гордая, самая боевая военная награда, я убежден, принадлежит также и моей маме. Вместе с отцом день и ночь четыре года они вели трудную битву на двух фронтах и одержали на них народную Великую Победу.
Святые наши мамы и папы.
ВЕЧНАЯ СЛАВА! ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!
Владимир Минин
развернутьВладимир Минин: «В голод о вкусе пищи мы размышляли в последнюю очередь»
Я услышал сообщение по радио — дома же тогда у всех было радио. Мне было всего 12 лет — мальчишка, поэтому я достаточно легкомысленно всё воспринял в силу возраста и хорошей работы советского агитпропа: «Если завтра война — всех шапками закидаем».
Когда объявлялась воздушная тревога, вместо того чтобы идти в бомбоубежище,мы с товарищами выбегали на улицу смотреть, что происходит, как летят самолёты. Но в июле нашу школу эвакуировали из Ленинграда. То ли по недомыслию, то ли по чьему-то злому умыслу эшелоны направили не в безопасное место. Мы доехали до теперь уже печально знаменитой станции Лычково. Нас выгрузили, мы пошли располагаться в риге — такое помещение для сушки зерна. Устроились, побежали купаться. Потом поели и отправились спать. А ночью случился налёт. На станции в это время скопилось много эшелонов с детьми. Станцию разбомбили, те дети, кто оставался в вагонах, погибли. Повезло только тем, кого успели выгрузить. Так я по счастливой случайности остался жив.
Военного значения эта станция не имела, почему случился налёт — понять трудно. Нас после расстрела эшелонов снова погрузили в теплушки и на этот раз повезли на восток. В тот день я понял, что началась страшная война.
Нас эвакуировали в Кировскую обл., в село Арбаж, поселили в старой школе. Бытовые условия в сельской школе довольно однозначные. Спальня — 25 деревянных топчанов. Вокруг печки-буржуйки только на метр тепло, а дальше — холод собачий. На улице температура иногда доходила до —40. Внутри помещения потеплее было. Но чернила в чернильнице замерзали.
Мы работали в колхозе — овощи на участке выращивали, заготавливали дрова для отопления школы. А что такое заготовка дров? Нам, мальчишкам, нужно было с корнем валить лес. Большой праздник был, когда нам поручали возить сено или навоз. Потому что тогда давали похлёбку, которой можно было неплохо набить живот. В селе том было довольно голодно, а есть хотелось постоянно. Что такое 300 г хлеба на день для мальчиков? Разве этим наешься? Нам ещё, можно сказать, повезло — у нас была своя столовая в школе.
Я безмерно благодарен тем людям, которые приютили нас. 4 года назад наш хор решил дать там концерт, выразив этим свою благодарность.
Что такое «учились» во время войны, когда один учебник на пятерых? Учителя были снисходительны, все всё понимали и ставили оценки, чтобы не очень расстраивать ими детей. А вот музыкой мы занимались постоянно. У нас был хоровой класс. Директор нашего училища, Палладий Андреевич Богданов, святой человек, заставлял нас заниматься, несмотря на голод и холод. Он был бывшим регентом царской придворной капеллы, научил нас не только самодисциплине, но и сплочённости. Эту настоящую сплочённость русских людей я видел и после войны.
Новости о войне
— Радио слушали, газеты читали. Ловили каждое сообщение: где наши войска, куда отступаем. Очень трепетно относились к каждому шагу нашей армии. В эвакуации я услышал о блокаде Ленинграда. Мой папа остался в городе и умер там голодной смертью. Так я понял, что остался сиротой, — мамы не стало, когда мне было 5 лет.
Люди, познавшие голод в войну, потом не могут наесться, никогда не оставляют недоеденное, хлеб не выбрасывают... — это факт. Люди войны вообще очень бережно относятся к покупке продуктов. Из-за хронического голода, недоедания мы порой не могли контролировать себя. Шёл 1945 год, я уже был студентом 1-го курса консерватории.
Я услышал сообщение по радио — дома же тогда у всех было радио. Мне было всего 12 лет — мальчишка, поэтому я достаточно легкомысленно всё воспринял в силу возраста и хорошей работы советского агитпропа: «Если завтра война — всех шапками закидаем».
Когда объявлялась воздушная тревога, вместо того чтобы идти в бомбоубежище,мы с товарищами выбегали на улицу смотреть, что происходит, как летят самолёты. Но в июле нашу школу эвакуировали из Ленинграда. То ли по недомыслию, то ли по чьему-то злому умыслу эшелоны направили не в безопасное место. Мы доехали до теперь уже печально знаменитой станции Лычково. Нас выгрузили, мы пошли располагаться в риге — такое помещение для сушки зерна. Устроились, побежали купаться. Потом поели и отправились спать. А ночью случился налёт. На станции в это время скопилось много эшелонов с детьми. Станцию разбомбили, те дети, кто оставался в вагонах, погибли. Повезло только тем, кого успели выгрузить. Так я по счастливой случайности остался жив.
Военного значения эта станция не имела, почему случился налёт — понять трудно. Нас после расстрела эшелонов снова погрузили в теплушки и на этот раз повезли на восток. В тот день я понял, что началась страшная война.
Нас эвакуировали в Кировскую обл., в село Арбаж, поселили в старой школе. Бытовые условия в сельской школе довольно однозначные. Спальня — 25 деревянных топчанов. Вокруг печки-буржуйки только на метр тепло, а дальше — холод собачий. На улице температура иногда доходила до —40. Внутри помещения потеплее было. Но чернила в чернильнице замерзали.
Мы работали в колхозе — овощи на участке выращивали, заготавливали дрова для отопления школы. А что такое заготовка дров? Нам, мальчишкам, нужно было с корнем валить лес. Большой праздник был, когда нам поручали возить сено или навоз. Потому что тогда давали похлёбку, которой можно было неплохо набить живот. В селе том было довольно голодно, а есть хотелось постоянно. Что такое 300 г хлеба на день для мальчиков? Разве этим наешься? Нам ещё, можно сказать, повезло — у нас была своя столовая в школе.
Я безмерно благодарен тем людям, которые приютили нас. 4 года назад наш хор решил дать там концерт, выразив этим свою благодарность.
Что такое «учились» во время войны, когда один учебник на пятерых? Учителя были снисходительны, все всё понимали и ставили оценки, чтобы не очень расстраивать ими детей. А вот музыкой мы занимались постоянно. У нас был хоровой класс. Директор нашего училища, Палладий Андреевич Богданов, святой человек, заставлял нас заниматься, несмотря на голод и холод. Он был бывшим регентом царской придворной капеллы, научил нас не только самодисциплине, но и сплочённости. Эту настоящую сплочённость русских людей я видел и после войны.
Новости о войне
— Радио слушали, газеты читали. Ловили каждое сообщение: где наши войска, куда отступаем. Очень трепетно относились к каждому шагу нашей армии. В эвакуации я услышал о блокаде Ленинграда. Мой папа остался в городе и умер там голодной смертью. Так я понял, что остался сиротой, — мамы не стало, когда мне было 5 лет.
Люди, познавшие голод в войну, потом не могут наесться, никогда не оставляют недоеденное, хлеб не выбрасывают... — это факт. Люди войны вообще очень бережно относятся к покупке продуктов. Из-за хронического голода, недоедания мы порой не могли контролировать себя. Шёл 1945 год, я уже был студентом 1-го курса консерватории.
Нам по карточкам давали концентрат пшённой каши, его потом нужно было варитьОт магазина до общежития я не доносил до дома этот сырой концентрат, съедал всё по дороге — так хотелось есть. Тогда думалось лишь о том, чтобы набить желудок. О вкусе пищи мы размышляли в последнюю очередь.
Наша хоровая школа была переведена в столицу в 1944 году. А летом того же года по Садовому кольцу наши солдаты вели пленных немцев. Впервые в жизни я увидел пленного немца. Тогда у меня и у всех вокруг, кто шёл по одной улице со мной, появилось стойкое ощущение, что война должна закончиться нашей победой. Народ почти расправил плечи, в зданиях столицы даже появились коммерческие магазины, рестораны. Обстановка чувствовалась невоенная.
Встреча Победы!
Это особая история! Сообщение пришло ночью. Мы сорвались со своих кроватей, 10 человек из старшего класса, и полетели на Красную площадь. Куда же ещё? И вот там было настоящее половодье чувств, какое-то всемирное братание: люди плакали, смеялись, обнимались, военных качали. Это было непередаваемо. Рассказать об этом нельзя, это надо пережить. После Победы у народа были большие ожидания, что наконец наступит светлое будущее. Самая главная надежда была, что больше никогда в жизни не будет войны... Мне уде было 17 лет...
Слава богу, что нынешние молодые поколения не знают войны. Но о войне им всё-таки следует узнавать. Иначе снова получается шапкозакидательство, которое было в 1940 году, легкомыслие, фанфаронство, ощущение вседозволенности...
«Не дай бог никому испытать то, что пережили мы».
О войне нужно помнить. А тех, кто эту войну прошёл и привёл нас к Победе, необходимо чтить!
Наша хоровая школа была переведена в столицу в 1944 году. А летом того же года по Садовому кольцу наши солдаты вели пленных немцев. Впервые в жизни я увидел пленного немца. Тогда у меня и у всех вокруг, кто шёл по одной улице со мной, появилось стойкое ощущение, что война должна закончиться нашей победой. Народ почти расправил плечи, в зданиях столицы даже появились коммерческие магазины, рестораны. Обстановка чувствовалась невоенная.
Встреча Победы!
Это особая история! Сообщение пришло ночью. Мы сорвались со своих кроватей, 10 человек из старшего класса, и полетели на Красную площадь. Куда же ещё? И вот там было настоящее половодье чувств, какое-то всемирное братание: люди плакали, смеялись, обнимались, военных качали. Это было непередаваемо. Рассказать об этом нельзя, это надо пережить. После Победы у народа были большие ожидания, что наконец наступит светлое будущее. Самая главная надежда была, что больше никогда в жизни не будет войны... Мне уде было 17 лет...
Слава богу, что нынешние молодые поколения не знают войны. Но о войне им всё-таки следует узнавать. Иначе снова получается шапкозакидательство, которое было в 1940 году, легкомыслие, фанфаронство, ощущение вседозволенности...
«Не дай бог никому испытать то, что пережили мы».
О войне нужно помнить. А тех, кто эту войну прошёл и привёл нас к Победе, необходимо чтить!
Лев Семенович Шейнкман
развернутьСолист ансамбля ветеранов труда и Вооруженных Сил «Память сердца». Участник Великой Отечественной войны, ставший солдатом в 12 лет.
Маленький солдат большой Победы.
Из лагеря домой не вернулся...
Детство Льва Семеновича оборвалось в 10 лет.
В пионерском лагере Белорусского военного округа (нынешняя «Ракета» в Ждановичах) мы с ребятами готовились к родительскому дню, репетировали сценки, ставили концерт. Родители с моей младшей сестрёнкой должны были приехать на следующий день, а ночью мы услышали рев самолетов, вышли на улицу и увидели парашюты в небе – это высадился вражеский десант.
Меня и еще 13 детей военнослужащих забрал майор Воскресенский из штаба военно-воздушных сил, привез на вокзал, посадил в товарные вагоны. Эшелон отправили в эвакуацию в Куйбышев. Когда бомбили поезд мы выбегали, прятались в поле, в лесу. За это время я ни разу не увиделся с мамой и пятилетней сестрой, которые ехали, как оказалось, в том же составе. Встретились только в Куйбышеве, но радость сменилась бедой: на вокзале украли единственный чемодан, в котором было наше скромное «богатство» – одежда, документы и деньги.
Побег на фронт...
На перроне мама расплакалась от безысходности, но случайная прохожая в гимнастёрке, подпоясанной военным ремнем, предложила пойти с ней в поселок Кузнецово на окраину города. Анастасия Гуреева (имя Лев запомнил на всю жизнь) приютила у себя в небольшом деревянном доме нас, чужую семью. Мама устроилась на работу, а я пошел в школу, но, поскольку хорошо пел и читал стихи, в свободное время с ребятами давал мини-концерты в госпиталях и на заводах, за что мы получали кусочки хлеба с повидлом.
Можно было так и жить дальше, но мне не давали покоя патриотические истории о подвигах Зои Космодемьянской и других юных героев. Как же я, сын военнослужащего, может оставаться безучастным? Двенадцатилетний мальчик трижды пытался убежать на фронт, его ловили, отправляли домой. Четвертый побег увенчался успехом: в июне 1943-го с эшелонами новобранцев он доехал до села Перхушково под Москвой и попал в полк связи на Западном фронте: – Еле упросил командира – подполковника Дубкова – оставить меня в полку. Сказал, что отец на фронте, и для солидности прибавил себе еще пару годков. Тот пошел к командиру дивизии генерал-майору Птицыну и получил разрешение меня оставить.
Бесконечные точки-тире...
Юный боец оказался в полку, где были почти одни девушки. Они окончили 9–10 классов, владели немецким, имели хороший слух и готовились стать телеграфистками. А Лев пристроился в телефонно-телеграфной мастерской, чинил аппараты, побывавшие под бомбежкой: – Поломаются несколько телефонов с передовых позиций – огромные тяжелые деревянные ящики – и мне из уцелевших частей надо было собрать рабочий экземпляр. Моим начальником был старший лейтенант Илья Павлович Бахов, который в мирное время работал связистом в Доме правительства, он и научил меня всем премудростям.
Постигнув азы, Лев Шейнкман быстро попал в школу младших авиаспециалистов (ШМАС), проучился три месяца, сдал экзамен на телеграфиста III класса, принял военную присягу 20 декабря 1943 года и стал полноправным солдатом Красной Армии в 12 лет.
День Победы встретил в Кенигсберге...
Полк связи обслуживал авиацию дальнего действия, и работа маленького солдата заключалась в том, чтобы передавать информацию морзянкой. Связисты прошли долгий и страшный путь от Подмосковья до Берлина: – Родной Витебск был полностью разрушен, нас встречали девять человек, а позже я узнал, что выживших горожан осталось совсем мало.
Под Логойском мы едва не погибли: группа эсэсовцев вырвалась из Минского котла и двигалась на полк. Мы заняли круговую оборону, девушки держали в руках по небольшому карабину, а мне по возрасту оружия не полагалось. Спасла нас эскадрилья штурмовиков, которую вызвал старшина Коваленко.В полном составе 3 июля наш полк прошел через освобожденный Минск, где уцелели всего несколько зданий: Дом офицеров, Оперный театр, Дом Правительства и наш дом на улице Кирова, 41, в который мы переехали из Витебска незадолго до войны. Сейчас в этом здании, как раз в нашей квартире, находится почтовое отделение.
Дальше были Вильнюс, Восточная Пруссия, Тильзит и Кенигсберг, где во время штурма Лев Шейнкман чуть не погиб. День Победы он встретил там же. По возвращении в Бобруйск его ждала большая радость: юный артист выступал на концерте для офицеров и среди зрителей оказался отец.
После войны
Лев Семенович Шейнкман освоил пять специальностей, еще раз был призван в армию (теперь уже по возрасту), отслужил четыре года. Стал чемпионом Белорусского военного округа по спортивной гимнастике, получил профессиональное образование в музыкальном училище им. Глинки, окончил институт физкультуры.
Полвека Лев Семенович отдал педагогике: был учителем пения и физкультуры в Острошицком Городке, затем работал в Минске. Более 60 его выпускников стали учителями физкультуры и тренерами. В школе встретил свою будущую жену, Людмилу Астапову. Скоро 55 лет, как они поженились, вырастили двоих сыновей, троих внуков. И впереди еще много планов!
Из лагеря домой не вернулся...
Детство Льва Семеновича оборвалось в 10 лет.
В пионерском лагере Белорусского военного округа (нынешняя «Ракета» в Ждановичах) мы с ребятами готовились к родительскому дню, репетировали сценки, ставили концерт. Родители с моей младшей сестрёнкой должны были приехать на следующий день, а ночью мы услышали рев самолетов, вышли на улицу и увидели парашюты в небе – это высадился вражеский десант.
Меня и еще 13 детей военнослужащих забрал майор Воскресенский из штаба военно-воздушных сил, привез на вокзал, посадил в товарные вагоны. Эшелон отправили в эвакуацию в Куйбышев. Когда бомбили поезд мы выбегали, прятались в поле, в лесу. За это время я ни разу не увиделся с мамой и пятилетней сестрой, которые ехали, как оказалось, в том же составе. Встретились только в Куйбышеве, но радость сменилась бедой: на вокзале украли единственный чемодан, в котором было наше скромное «богатство» – одежда, документы и деньги.
Побег на фронт...
На перроне мама расплакалась от безысходности, но случайная прохожая в гимнастёрке, подпоясанной военным ремнем, предложила пойти с ней в поселок Кузнецово на окраину города. Анастасия Гуреева (имя Лев запомнил на всю жизнь) приютила у себя в небольшом деревянном доме нас, чужую семью. Мама устроилась на работу, а я пошел в школу, но, поскольку хорошо пел и читал стихи, в свободное время с ребятами давал мини-концерты в госпиталях и на заводах, за что мы получали кусочки хлеба с повидлом.
Можно было так и жить дальше, но мне не давали покоя патриотические истории о подвигах Зои Космодемьянской и других юных героев. Как же я, сын военнослужащего, может оставаться безучастным? Двенадцатилетний мальчик трижды пытался убежать на фронт, его ловили, отправляли домой. Четвертый побег увенчался успехом: в июне 1943-го с эшелонами новобранцев он доехал до села Перхушково под Москвой и попал в полк связи на Западном фронте: – Еле упросил командира – подполковника Дубкова – оставить меня в полку. Сказал, что отец на фронте, и для солидности прибавил себе еще пару годков. Тот пошел к командиру дивизии генерал-майору Птицыну и получил разрешение меня оставить.
Бесконечные точки-тире...
Юный боец оказался в полку, где были почти одни девушки. Они окончили 9–10 классов, владели немецким, имели хороший слух и готовились стать телеграфистками. А Лев пристроился в телефонно-телеграфной мастерской, чинил аппараты, побывавшие под бомбежкой: – Поломаются несколько телефонов с передовых позиций – огромные тяжелые деревянные ящики – и мне из уцелевших частей надо было собрать рабочий экземпляр. Моим начальником был старший лейтенант Илья Павлович Бахов, который в мирное время работал связистом в Доме правительства, он и научил меня всем премудростям.
Постигнув азы, Лев Шейнкман быстро попал в школу младших авиаспециалистов (ШМАС), проучился три месяца, сдал экзамен на телеграфиста III класса, принял военную присягу 20 декабря 1943 года и стал полноправным солдатом Красной Армии в 12 лет.
День Победы встретил в Кенигсберге...
Полк связи обслуживал авиацию дальнего действия, и работа маленького солдата заключалась в том, чтобы передавать информацию морзянкой. Связисты прошли долгий и страшный путь от Подмосковья до Берлина: – Родной Витебск был полностью разрушен, нас встречали девять человек, а позже я узнал, что выживших горожан осталось совсем мало.
Под Логойском мы едва не погибли: группа эсэсовцев вырвалась из Минского котла и двигалась на полк. Мы заняли круговую оборону, девушки держали в руках по небольшому карабину, а мне по возрасту оружия не полагалось. Спасла нас эскадрилья штурмовиков, которую вызвал старшина Коваленко.В полном составе 3 июля наш полк прошел через освобожденный Минск, где уцелели всего несколько зданий: Дом офицеров, Оперный театр, Дом Правительства и наш дом на улице Кирова, 41, в который мы переехали из Витебска незадолго до войны. Сейчас в этом здании, как раз в нашей квартире, находится почтовое отделение.
Дальше были Вильнюс, Восточная Пруссия, Тильзит и Кенигсберг, где во время штурма Лев Шейнкман чуть не погиб. День Победы он встретил там же. По возвращении в Бобруйск его ждала большая радость: юный артист выступал на концерте для офицеров и среди зрителей оказался отец.
После войны
Лев Семенович Шейнкман освоил пять специальностей, еще раз был призван в армию (теперь уже по возрасту), отслужил четыре года. Стал чемпионом Белорусского военного округа по спортивной гимнастике, получил профессиональное образование в музыкальном училище им. Глинки, окончил институт физкультуры.
Полвека Лев Семенович отдал педагогике: был учителем пения и физкультуры в Острошицком Городке, затем работал в Минске. Более 60 его выпускников стали учителями физкультуры и тренерами. В школе встретил свою будущую жену, Людмилу Астапову. Скоро 55 лет, как они поженились, вырастили двоих сыновей, троих внуков. И впереди еще много планов!
P.S. Глазам не верю, что этому модному и подтянутому человеку в солнцезащитных очках 84 года. Он по-джентльменски пунктуален и вежлив: пришел минута в минуту, да еще с комплиментами. Секреты молодости – дача – это радость жены Людмилы, она там и сеет, и полет, и цветочками занимается. А еще – зарядка каждое утро и песня.
Сашка
развернутьЯ шёл выносить мусор и увидел на снегу полбуханки хлеба, поднял его, хлеб оказался высохшим и больше напоминал камень, и кинул в контейнер. Только я отошёл, как услышал сзади ругательства. Я обернулся. Наклонившись, в контейнере ковырялся очень пожилой человек. Бомж!?, - подумал я, - Хотя, нет. Одет прилично. Что же его так заинтересовало в этом ящике? Дед достал тот самый хлеб, стряхнул его и бережно убрал в пакет. Чудной! - опять подумал я и пошёл домой.
На следующий день я снова встретил этого деда, но уже на остановке. Он понемногу доставая хлеб из пакета кормил птиц. Я присел рядом с ним на скамейку. Я внимательно наблюдал как птицы подходят и берут крошки хлеба, причём делают это аккуратно и неспешно.
- Им важно очень хорошо питаться. Зимой без еды очень тяжело и можно погибнуть, - внезапно еле слышно сказал старик, - Я никогда не думал, что настанет тот день, когда люди перестанут ценить хлеб. Каждый день я собираю его на улице, в помойках. За последние годы я видел кучу всякого хлеба, который просто был никому не нужен. Куча хлеба, - он задумался, - Моей маме не хватило лишь маленького кусочка, а тут куча...
Какая-то медленная дрожь прошлась по мне. Я сидел и тупо молчал, смотря на его старые скукоженные руки, которые всё доставали и доставали нескончаемые крошки из пакета. Я даже не заметил как подошёл мой автобус, открыл двери, закрыл и уехал. Тогда мне почему-то хотелось слушать его голос. Я как будто всю жизнь был знаком с этим человеком.
- Тогда нас эвакуировали, - снова услышал я - Несколько дней мы ехали на поезде в неизвестность. Мне было восемь, а Сашке полгода. Мама всегда крепко прижимала нас к себе, чтобы согреть. Было очень холодно. Еды практически не было. Каждый сухарик мама делила на две половины, один что побольше отдавала мне, а другой клала себе в рот, долго жевала и отдавала Сашке. Вон прям как эта ворона.
Я посмотрел и действительно та, что побольше кормила изо рта того, что поменьше. Старик достал кусок побольше и кинул вороне и продолжил:
- Нас тогда бомбить стали и поезд встал. Дальше ехать нельзя было. Я не знаю где мы были? Кругом леса, поля и зима. Многие тогда погибли. Хоронили прямо в снегу, не было сил совсем, да и лопат тоже не было. У кого ещё были силы, то те уходили. Но куда никто не знает. Мама взяла Сашку и мы пошли через лес. Шли долго и сколько я тоже не знаю. Ели снег, тогда он казался таким вкусным. Мама говорила, что это такая белая вкусная каша. А потом закончился последний сухарик.
А потом...Потом мама не проснулась. Я понимал, что нужно идти. Во чтобы не стало, но нужно идти. Я взял Сашку на руки и мы шли, шли, шли... Я помню как я упал. Казалось всё! Я смотрел на Сашку, а он улыбнулся и посмотрел куда-то в сторону. Я из последних сил поднял голову и увидел недалеко огромную собаку, тогда я ещё не знал, что это был волк. Я никогда их не видел. Он подошёл к нам и обнюхал. Сашка протянул ему руку. Что-то такое знакомое было в этих глазах. Волк пошёл, остановился и будто зовя меня, снова пошёл. Я не знаю откуда у меня взялись силы, но я прихватив брата пошёл за ним. Через два поля мы вышли к деревне и тут я снова упал. Очнулся я от того, что меня кто-то гладил. Я открыл глаза и закричал - Мама!Мама! Но это была не она. Напротив сидела женщина и растирала меня чем-то. Сашка лежал в люльке и пил молоко. Очухавшись, я рассказал всю нашу историю этой женщине и про большую собаку тоже. Она лишь тогда улыбнулась и сказала, что в их краях никогда не видели волков. Эта женщина приютила нас и стала нашей мамой. Но мы с Сашкой ещё долго таскали и прятали хлеб под кроватью. Мы ждали, что придёт мама и мы обязательно её накормим.
Я ехал домой и всё время думал об этом старике. Впервые в жизни я стал уважать хлеб. Если я находил засохший хлеб, то размачивал его и отдавал птицам. Лишь тогда, сидя там на остановке, я понял, что тот кто знает, что такое голод, никогда не выбросит хлеб.
Когда-то давно говорили, что хлеб всему голова...
Когда люди начинают топтать хлеб - начинается война...
свернутьНа следующий день я снова встретил этого деда, но уже на остановке. Он понемногу доставая хлеб из пакета кормил птиц. Я присел рядом с ним на скамейку. Я внимательно наблюдал как птицы подходят и берут крошки хлеба, причём делают это аккуратно и неспешно.
- Им важно очень хорошо питаться. Зимой без еды очень тяжело и можно погибнуть, - внезапно еле слышно сказал старик, - Я никогда не думал, что настанет тот день, когда люди перестанут ценить хлеб. Каждый день я собираю его на улице, в помойках. За последние годы я видел кучу всякого хлеба, который просто был никому не нужен. Куча хлеба, - он задумался, - Моей маме не хватило лишь маленького кусочка, а тут куча...
Какая-то медленная дрожь прошлась по мне. Я сидел и тупо молчал, смотря на его старые скукоженные руки, которые всё доставали и доставали нескончаемые крошки из пакета. Я даже не заметил как подошёл мой автобус, открыл двери, закрыл и уехал. Тогда мне почему-то хотелось слушать его голос. Я как будто всю жизнь был знаком с этим человеком.
- Тогда нас эвакуировали, - снова услышал я - Несколько дней мы ехали на поезде в неизвестность. Мне было восемь, а Сашке полгода. Мама всегда крепко прижимала нас к себе, чтобы согреть. Было очень холодно. Еды практически не было. Каждый сухарик мама делила на две половины, один что побольше отдавала мне, а другой клала себе в рот, долго жевала и отдавала Сашке. Вон прям как эта ворона.
Я посмотрел и действительно та, что побольше кормила изо рта того, что поменьше. Старик достал кусок побольше и кинул вороне и продолжил:
- Нас тогда бомбить стали и поезд встал. Дальше ехать нельзя было. Я не знаю где мы были? Кругом леса, поля и зима. Многие тогда погибли. Хоронили прямо в снегу, не было сил совсем, да и лопат тоже не было. У кого ещё были силы, то те уходили. Но куда никто не знает. Мама взяла Сашку и мы пошли через лес. Шли долго и сколько я тоже не знаю. Ели снег, тогда он казался таким вкусным. Мама говорила, что это такая белая вкусная каша. А потом закончился последний сухарик.
А потом...Потом мама не проснулась. Я понимал, что нужно идти. Во чтобы не стало, но нужно идти. Я взял Сашку на руки и мы шли, шли, шли... Я помню как я упал. Казалось всё! Я смотрел на Сашку, а он улыбнулся и посмотрел куда-то в сторону. Я из последних сил поднял голову и увидел недалеко огромную собаку, тогда я ещё не знал, что это был волк. Я никогда их не видел. Он подошёл к нам и обнюхал. Сашка протянул ему руку. Что-то такое знакомое было в этих глазах. Волк пошёл, остановился и будто зовя меня, снова пошёл. Я не знаю откуда у меня взялись силы, но я прихватив брата пошёл за ним. Через два поля мы вышли к деревне и тут я снова упал. Очнулся я от того, что меня кто-то гладил. Я открыл глаза и закричал - Мама!Мама! Но это была не она. Напротив сидела женщина и растирала меня чем-то. Сашка лежал в люльке и пил молоко. Очухавшись, я рассказал всю нашу историю этой женщине и про большую собаку тоже. Она лишь тогда улыбнулась и сказала, что в их краях никогда не видели волков. Эта женщина приютила нас и стала нашей мамой. Но мы с Сашкой ещё долго таскали и прятали хлеб под кроватью. Мы ждали, что придёт мама и мы обязательно её накормим.
Я ехал домой и всё время думал об этом старике. Впервые в жизни я стал уважать хлеб. Если я находил засохший хлеб, то размачивал его и отдавал птицам. Лишь тогда, сидя там на остановке, я понял, что тот кто знает, что такое голод, никогда не выбросит хлеб.
Когда-то давно говорили, что хлеб всему голова...
Когда люди начинают топтать хлеб - начинается война...
Николай Ловчий
развернутьНиколай Федорович Ловчий – заслуженный учёный, 20 лет Николай Федорович возглавлял кафедру почвенной энзимологии в Институте экспериментальной ботаники Академии наук.
Моего отца Федора Титовича призывали в армию дважды. Первый раз во время первой мировой войны.
В 1914 году он попал в плен. Там так хотелось есть, что однажды, когда надзиратель кинул в клетку пайку, за нее началась драка. Закончилась, только когда кто-то крикнул: «Затоптали!». Арестанты успокоились и пригляделись: парень, который лежал под кучей тел, уже не дышал. Получается, умер за ломоть хлеба.
Пленных русских продавали бауэрам – немецким помещикам. Те приходили на «смотрины». Как у лошадей, проверяли зубы, щупали мускулы. В 1918-м отца взяли на ферму, поселили на чердак коровника. Заставляли работать с утра и до ночи за похлебку. Домой отпустили только в 1922 году, когда стороны обменивались пленными. Когда мой дед увидел своего Федора, которого не было 8 лет, упал в обморок. Вы не представляете, какое это было для него счастье. Сын вернулся!
В родной деревне Каменке отец встретил будущую жену, красавицу и мастерицу на все руки Анну.
Приданым на свадьбе было разноцветное одеяло в расписных узорах, которое она сшила сама. В 1924 году у них родилась дочь Дарья, в 1926 – Настя, в 1928 – сын Адам, а 18 декабря 1930-го на святого Миколу на свет появился я.
Жили на хуторе, потом в коммуне. После ее роспуска началась коллективизация, пришлось сдать весь скот в колхоз. В хозяйстве разрешалось держать только одного коня, корову, свинью. Когда родились поросята, к нам домой пришел инспектор и хотел выписать огромный штраф за каждую кроху. У семьи не было таких денег. Тогда отец убил поросят прямо на моих глазах. Их было очень жаль. Но отца можно понять. Иначе не выжила бы вся наша семья.
22 июня 1941 года отец, как обычно, вернулся с поля, где пас колхозных коров.
И всем нам сообщил то, что услышал по уличному радио: «Началась война». В тот же день над деревней пролетели юнкерсы и мессеры. Они направлялись к аэродрому Кожирино, чтобы уничтожить авиацию.
Сверху поступило распоряжение гнать на восток технику и скот. А куда – не сказали. Это было похоже на панику. Выезжала колонна тракторов, на дороге заканчивалось топливо, машины бросали. Отец гнал на восток колхозное стадо. Коровы недоеные, не слушались пастуха. Вскоре папе пришла повестка (в 50 лет его снова призвали в армию). Он вынужден был оставить коров. Те так и остались погибать недалеко от деревни.
Мать собрала отца в дорогу. Вместе с младшим братом Петром он ушел в Шкловский райвоенкомат. Там их не успели переодеть в военную форму и выдать оружие, отправили на фронт. Так они отступали до Вязьмы.
Мама, была в положении, не могла работать в колхозе. Но на каждую семью определялась норма работ. Ее выполняли мы, дети вместе с матерью. Мы и жали, и пахали, и косили.
Началась оккупация в Каменке были страшный голод и болезни.
Умирали целыми семьями. Зерно, мясо, яйца, овощи фашисты забирали. Картошку мы прятали глубоко в землю. Откапывали потом ее потихоньку. Однажды в деревню пришел цыган просить милостыню. Мать дала ему вареной картошки. Он откусил, перекрестился и сказал: «Святая бульбачка».
Гитлеровцы ходили на покорм по домам. Однажды они нашли в сундуке мамино одеяло – нашу главную семейную ценность. И унесли.
В хате вместо светильника использовали гильзы. Туда заливали керосин, опускали фитиль и поджигали. Получалась керосиновая лампа. Единственной игрушкой за все детство у меня была деревянная палочка, которая обвязывалась веревкой. Когда дергаешь за концы веревки, палочка крутится и жужжит. Вот такое детское счастье.
В 1944-м мы знали, что войска красной армии рядом.
Возле Горок, где проходила линия фронта, в ясную погоду виднелся веер из трассирующих пуль. Вскоре немцы отступили. Началась обычная жизньВ сентябре я наконец пошел в 6-й класс – на время войны в деревне школа была закрыта.
В августе пришла похоронка на отца. Он погиб подо Ржевом.
В мае 45-го предчувствие Победы витало в воздухе. Из газет узнали о взятии Берлина и ждали, когда же она наступит. Первой в районе о том, что гитлеровские войска подписали акт о капитуляции, сообщила почтальонша. Для этого она пробежала до деревни 17 километров. Добравшись, сказала только одно слово: «Победа!» – и свалилась без сил...
В 1952 году я отправился инженером под Гжацк. Прошелся по полям, где воевал отец. Там можно было увидеть незахороненные кости, скелеты солдат – в шинелях и валенках. Может, среди них был и мой отец?
Моего отца Федора Титовича призывали в армию дважды. Первый раз во время первой мировой войны.
В 1914 году он попал в плен. Там так хотелось есть, что однажды, когда надзиратель кинул в клетку пайку, за нее началась драка. Закончилась, только когда кто-то крикнул: «Затоптали!». Арестанты успокоились и пригляделись: парень, который лежал под кучей тел, уже не дышал. Получается, умер за ломоть хлеба.
Пленных русских продавали бауэрам – немецким помещикам. Те приходили на «смотрины». Как у лошадей, проверяли зубы, щупали мускулы. В 1918-м отца взяли на ферму, поселили на чердак коровника. Заставляли работать с утра и до ночи за похлебку. Домой отпустили только в 1922 году, когда стороны обменивались пленными. Когда мой дед увидел своего Федора, которого не было 8 лет, упал в обморок. Вы не представляете, какое это было для него счастье. Сын вернулся!
В родной деревне Каменке отец встретил будущую жену, красавицу и мастерицу на все руки Анну.
Приданым на свадьбе было разноцветное одеяло в расписных узорах, которое она сшила сама. В 1924 году у них родилась дочь Дарья, в 1926 – Настя, в 1928 – сын Адам, а 18 декабря 1930-го на святого Миколу на свет появился я.
Жили на хуторе, потом в коммуне. После ее роспуска началась коллективизация, пришлось сдать весь скот в колхоз. В хозяйстве разрешалось держать только одного коня, корову, свинью. Когда родились поросята, к нам домой пришел инспектор и хотел выписать огромный штраф за каждую кроху. У семьи не было таких денег. Тогда отец убил поросят прямо на моих глазах. Их было очень жаль. Но отца можно понять. Иначе не выжила бы вся наша семья.
22 июня 1941 года отец, как обычно, вернулся с поля, где пас колхозных коров.
И всем нам сообщил то, что услышал по уличному радио: «Началась война». В тот же день над деревней пролетели юнкерсы и мессеры. Они направлялись к аэродрому Кожирино, чтобы уничтожить авиацию.
Сверху поступило распоряжение гнать на восток технику и скот. А куда – не сказали. Это было похоже на панику. Выезжала колонна тракторов, на дороге заканчивалось топливо, машины бросали. Отец гнал на восток колхозное стадо. Коровы недоеные, не слушались пастуха. Вскоре папе пришла повестка (в 50 лет его снова призвали в армию). Он вынужден был оставить коров. Те так и остались погибать недалеко от деревни.
Мать собрала отца в дорогу. Вместе с младшим братом Петром он ушел в Шкловский райвоенкомат. Там их не успели переодеть в военную форму и выдать оружие, отправили на фронт. Так они отступали до Вязьмы.
Мама, была в положении, не могла работать в колхозе. Но на каждую семью определялась норма работ. Ее выполняли мы, дети вместе с матерью. Мы и жали, и пахали, и косили.
Началась оккупация в Каменке были страшный голод и болезни.
Умирали целыми семьями. Зерно, мясо, яйца, овощи фашисты забирали. Картошку мы прятали глубоко в землю. Откапывали потом ее потихоньку. Однажды в деревню пришел цыган просить милостыню. Мать дала ему вареной картошки. Он откусил, перекрестился и сказал: «Святая бульбачка».
Гитлеровцы ходили на покорм по домам. Однажды они нашли в сундуке мамино одеяло – нашу главную семейную ценность. И унесли.
В хате вместо светильника использовали гильзы. Туда заливали керосин, опускали фитиль и поджигали. Получалась керосиновая лампа. Единственной игрушкой за все детство у меня была деревянная палочка, которая обвязывалась веревкой. Когда дергаешь за концы веревки, палочка крутится и жужжит. Вот такое детское счастье.
В 1944-м мы знали, что войска красной армии рядом.
Возле Горок, где проходила линия фронта, в ясную погоду виднелся веер из трассирующих пуль. Вскоре немцы отступили. Началась обычная жизньВ сентябре я наконец пошел в 6-й класс – на время войны в деревне школа была закрыта.
В августе пришла похоронка на отца. Он погиб подо Ржевом.
В мае 45-го предчувствие Победы витало в воздухе. Из газет узнали о взятии Берлина и ждали, когда же она наступит. Первой в районе о том, что гитлеровские войска подписали акт о капитуляции, сообщила почтальонша. Для этого она пробежала до деревни 17 километров. Добравшись, сказала только одно слово: «Победа!» – и свалилась без сил...
В 1952 году я отправился инженером под Гжацк. Прошелся по полям, где воевал отец. Там можно было увидеть незахороненные кости, скелеты солдат – в шинелях и валенках. Может, среди них был и мой отец?
Нина Соколова
развернутьВыжить помогла песня.
Любовь к творчеству Нина Михайловна пронесла через всю жизнь. Ни война, ни пережитые горести не стали помехой. Песня не раз выручала в трудную минуту. Нине Михайловне уже 90, но не писать стихи и музыку не может. В ее семье всегда царила музыкальная атмосфера. В школьные годы в родной Ветке часто собирались с друзьями и пели под гитару любимые «Сулико» и «По Дону гуляет». Так было до 1941 года.
В путь – с гитарой
Когда началась война, Нине исполнилось 16. Ее отец Михаил Киреевич ушел на фронт и больше не вернулся. Погиб в польском концлагере в 1942 году.
– Брат Петр только окончил десятилетку и готовился поступать в Высшее военно-морское училище имени Дзержинского в Ленинграде, – вспоминает Нина Михайловна, рассматривая пожелтевшую от времени фотографию. – Уехал он туда через неделю после объявления войны.
Нина вместе с другими жителями города активно начала помогать фронту. Сначала отправилась со старшеклассниками на ремонт дороги возле Добруша. А после бомбежки вернулась домой и копала за городом с другими учениками противотанковые рвы, стирала раненым солдатам белье, бинты.
– В июле 1941-го, когда фашисты в очередной раз бомбили с воздуха, секретарь Ветковского райкома поручил моей маме Пелагее Кондратьевне возглавить эвакуацию скота колхоза «Пролетарская победа». Всего 700 голов – крупный рогатый скот, племенные овцы и немного лошадей. Чтобы спасти стадо, нужно было угнать его подальше на восток.
Для сопровождения животных создали бригаду из 14 человек. Самой младшей в ней была 10-летняя сестра Нины – Раечка.
– Дедушка Кондрат приехал за нами в 5 часов утра. Помню, как оставшаяся за хозяйку бабушка Мария причитала: «И куда это вы едете? На кого меня оставляете?»
Мама успокаивала ее, говорила, что скоро вернемся. Когда собрались выезжать, Рая вспомнила, что не взяли гитару. Мама завернула инструмент в материю и брезент, бережно привязала к сундуку, где лежали самые необходимые вещи.
И в пыли, и под дождем
– Прощаясь мыслями с Веткой, я заплакала и долго не могла успокоиться. К вечеру мы доехали до места стоянки стада. Мама собрала всех и сказала, что с сегодняшнего дня нашей крышей будет небо, а домом – повозки. Под ними мы спали в первую же ночь. Рвали траву и стелили вместо постели. В свободное время на стоянках, сидя под телегой, я вела дневник. Ребята говорили:
«После войны, Нина, напиши о нас книгу». Но дневник, к сожалению, не сохранился...
В летние дни бригада проходила больше 20 километров. По извилистому маршруту в густом облаке пыли или под дождем. Ноги вязли в раскисшем черноземе. Но никто не сдавался.
– Все лето и начало осени спали в одежде, накрывались соломой. Иногда засыпали при ясной погоде, а просыпались практически в лужах. По вечерам доили коров, а молоко сдавали государству на придорожных пунктах, но в основном отдавали раненым солдатам. В дороге как могли оберегали животных и очень заботились о них. Когда в Курской области коровы заболели ящуром, остановились на неделю на карантин. А было и так: ранней зимой хвосты вмерзали в снег с грязью, потому что стадо спало на земле. Мы грели воду и их оттаивали.
По фронтовым дорогам
Ночные дежурства были для Нины настоящим испытанием. До этого она никогда с такой радостью не встречала рассвет и не слушала пение петуха. Только Рая была освобождена от дежурств. Но, несмотря на возраст, наравне со взрослыми переносила все тяготы пути. Когда осенью, например, родились ягнята, ее обязанностью стало выхаживать и кормить их.
– Мы стригли овец, а шерсть сдавали государству, за что районная власть выдала нам валенки. Какое-то время было тепло. Но суровой зимой 1941-го и они не помогали согреться. Холод пронизывал до костей.
За пять месяцев отряд прошел более 1000 километров по шести областям: Гомельской, Брянской, Орловской, Курской, Воронежской и Саратовской. К назначенному селу Низовка подошли ближе к ночи. По указанию председателя сельсовета хлопцы погнали стадо в колхозные сараи.
– Хозяйка принесла солому для постели и угостила картошкой в мундирахПоследний раз бригада ночевала вместе. Утром нас разместили по группам в разных домах.
С первых дней оседлой жизни все ребята выполняли разные колхозные работы. Нина трудилась учетчиком тракторной бригады: измеряла площади полей, вспаханные за смену, и расход горючего. А по вечерам выступала на сцене в сельском клубе: читала стихи, пела и танцевала.
– Вскоре наши парни ушли на фронт. Двое погибли. Мы вернулись в Ветку в 1944 году.
В 1949-м Нина окончила Ленинградский государственный университет имени А. А. Жданова. В этом же году вышла замуж за офицера железнодорожных войск Михаила Соколова. Из-за его службы семья сменила 11 мест жительства. И в 1965-м окончательно переехала в Минск.
– В студенческие годы я наконец встретилась с братом, которого не видела всю войну. Это было 23 октября 1945 года. Петр воевал в Карелии, на Донском, Сталинградском и других фронтах. Награжден орденом Отечественной войны II степени, тремя орденами Красной Звезды. После войны окончил физический факультет Ленинградского университета. Сестра Рая – этот же вуз. Сейчас живёт в Санкт-Петербурге.
В 2010 году Нина Михайловна издала три книги – «Наследие», «Гармония души», «Солнечный балаганчик». В них – рассказы, стихи, воспоминания о военном времени.
Пять лет назад умер Михаил Иванович Соколов. Но рядом с Ниной Михайловной – любящие дочери, четыре внука и три правнука. И, конечно же, дорогие сердцу написанные ею песни.
Любовь к творчеству Нина Михайловна пронесла через всю жизнь. Ни война, ни пережитые горести не стали помехой. Песня не раз выручала в трудную минуту. Нине Михайловне уже 90, но не писать стихи и музыку не может. В ее семье всегда царила музыкальная атмосфера. В школьные годы в родной Ветке часто собирались с друзьями и пели под гитару любимые «Сулико» и «По Дону гуляет». Так было до 1941 года.
В путь – с гитарой
Когда началась война, Нине исполнилось 16. Ее отец Михаил Киреевич ушел на фронт и больше не вернулся. Погиб в польском концлагере в 1942 году.
– Брат Петр только окончил десятилетку и готовился поступать в Высшее военно-морское училище имени Дзержинского в Ленинграде, – вспоминает Нина Михайловна, рассматривая пожелтевшую от времени фотографию. – Уехал он туда через неделю после объявления войны.
Нина вместе с другими жителями города активно начала помогать фронту. Сначала отправилась со старшеклассниками на ремонт дороги возле Добруша. А после бомбежки вернулась домой и копала за городом с другими учениками противотанковые рвы, стирала раненым солдатам белье, бинты.
– В июле 1941-го, когда фашисты в очередной раз бомбили с воздуха, секретарь Ветковского райкома поручил моей маме Пелагее Кондратьевне возглавить эвакуацию скота колхоза «Пролетарская победа». Всего 700 голов – крупный рогатый скот, племенные овцы и немного лошадей. Чтобы спасти стадо, нужно было угнать его подальше на восток.
Для сопровождения животных создали бригаду из 14 человек. Самой младшей в ней была 10-летняя сестра Нины – Раечка.
– Дедушка Кондрат приехал за нами в 5 часов утра. Помню, как оставшаяся за хозяйку бабушка Мария причитала: «И куда это вы едете? На кого меня оставляете?»
Мама успокаивала ее, говорила, что скоро вернемся. Когда собрались выезжать, Рая вспомнила, что не взяли гитару. Мама завернула инструмент в материю и брезент, бережно привязала к сундуку, где лежали самые необходимые вещи.
И в пыли, и под дождем
– Прощаясь мыслями с Веткой, я заплакала и долго не могла успокоиться. К вечеру мы доехали до места стоянки стада. Мама собрала всех и сказала, что с сегодняшнего дня нашей крышей будет небо, а домом – повозки. Под ними мы спали в первую же ночь. Рвали траву и стелили вместо постели. В свободное время на стоянках, сидя под телегой, я вела дневник. Ребята говорили:
«После войны, Нина, напиши о нас книгу». Но дневник, к сожалению, не сохранился...
В летние дни бригада проходила больше 20 километров. По извилистому маршруту в густом облаке пыли или под дождем. Ноги вязли в раскисшем черноземе. Но никто не сдавался.
– Все лето и начало осени спали в одежде, накрывались соломой. Иногда засыпали при ясной погоде, а просыпались практически в лужах. По вечерам доили коров, а молоко сдавали государству на придорожных пунктах, но в основном отдавали раненым солдатам. В дороге как могли оберегали животных и очень заботились о них. Когда в Курской области коровы заболели ящуром, остановились на неделю на карантин. А было и так: ранней зимой хвосты вмерзали в снег с грязью, потому что стадо спало на земле. Мы грели воду и их оттаивали.
По фронтовым дорогам
Ночные дежурства были для Нины настоящим испытанием. До этого она никогда с такой радостью не встречала рассвет и не слушала пение петуха. Только Рая была освобождена от дежурств. Но, несмотря на возраст, наравне со взрослыми переносила все тяготы пути. Когда осенью, например, родились ягнята, ее обязанностью стало выхаживать и кормить их.
– Мы стригли овец, а шерсть сдавали государству, за что районная власть выдала нам валенки. Какое-то время было тепло. Но суровой зимой 1941-го и они не помогали согреться. Холод пронизывал до костей.
За пять месяцев отряд прошел более 1000 километров по шести областям: Гомельской, Брянской, Орловской, Курской, Воронежской и Саратовской. К назначенному селу Низовка подошли ближе к ночи. По указанию председателя сельсовета хлопцы погнали стадо в колхозные сараи.
– Хозяйка принесла солому для постели и угостила картошкой в мундирахПоследний раз бригада ночевала вместе. Утром нас разместили по группам в разных домах.
С первых дней оседлой жизни все ребята выполняли разные колхозные работы. Нина трудилась учетчиком тракторной бригады: измеряла площади полей, вспаханные за смену, и расход горючего. А по вечерам выступала на сцене в сельском клубе: читала стихи, пела и танцевала.
– Вскоре наши парни ушли на фронт. Двое погибли. Мы вернулись в Ветку в 1944 году.
В 1949-м Нина окончила Ленинградский государственный университет имени А. А. Жданова. В этом же году вышла замуж за офицера железнодорожных войск Михаила Соколова. Из-за его службы семья сменила 11 мест жительства. И в 1965-м окончательно переехала в Минск.
– В студенческие годы я наконец встретилась с братом, которого не видела всю войну. Это было 23 октября 1945 года. Петр воевал в Карелии, на Донском, Сталинградском и других фронтах. Награжден орденом Отечественной войны II степени, тремя орденами Красной Звезды. После войны окончил физический факультет Ленинградского университета. Сестра Рая – этот же вуз. Сейчас живёт в Санкт-Петербурге.
В 2010 году Нина Михайловна издала три книги – «Наследие», «Гармония души», «Солнечный балаганчик». В них – рассказы, стихи, воспоминания о военном времени.
Пять лет назад умер Михаил Иванович Соколов. Но рядом с Ниной Михайловной – любящие дочери, четыре внука и три правнука. И, конечно же, дорогие сердцу написанные ею песни.
Витя Желобкович
развернутьОн выжил в хатынском огне. 22 марта 1943 года. Озверевшие фашисты ворвались в деревню Хатынь и вынесли ей смертный приговор – разграбили и вместе с жителями сожгли дотла. В огне погибли 149 человек, из них 75 детей. Лишь нескольким ребятишкам, среди которых был семилетний Витя Желобкович, чудом удалось выжить.
До того страшного дня не помню ничего – В 1943-м мне было около семи лет. Может, чуть больше. До сих пор не знаю, когда родился. Документы же сгорели. Да и не помню ничего до того страшного дня. Как будто кто-то взял и одним махом стер все из памяти. Даже родителей. Пытаюсь вспомнить хотя бы их лица, но не получается. В семье было четверо детей: два брата, сестра и я – самый младший.
То, что произошло с Хатынью, трудно было предсказать. Все случилось неожиданно. В этот день в деревне были партизаны. Мы с отцом пошли на ток – он резал сечку, а я катался на качелях, которые папа смастерил для меня. И вдруг послышались выстрелы, несколько взрывов. Сидевший рядом на стогу сена партизан спохватился, пальнул в воздух и прокричал: «Фашисты!» Отец взял меня за руку, и мы побежали домой. Вернулись, заперлись и всей семьей спустились в погребок. Но спрятаться от карателей не удалось. Сначала они просто стучали, потом выломали дверь, вывели на улицу и погнали в большой колхозный сарай. Так как наша хата стояла на самом краю с левой стороны, пришлось идти практически через всю деревню. Гитлеровцы не жалели никого. Видел, как под дулами автоматов они гнали стариков, женщин и детей. Ни один взрослый не смог спрятаться. Только троим детям – Саше Желобковичу, Володе Яскевичу и его сестре Соне – удалось скрыться.Родная деревня Виталия Ивановича находилась далеко от фронта, поэтому, к счастью, стреляли не так часто. Но ходили слухи, что молодежь угоняют в Германию, а стариков убивают. Люди жили в постоянном страхе.
Меня спасла мертвая мама
– Когда гнали, и представить не мог, что нас ждёт. Как только все сельчане оказались в сарае, фашисты его заперли. Я держался возле матери, мы остались у самых дверей. А братья и сестра вместе с отцом пошли вглубь постройки. Мне было видно через щель, как каратели подносили канистры с бензином и обливали стены, подкидывали сено. Соломенная крыша вспыхнула мгновенно. Все загорелось, затрещало. Как же все кричали! Словами не передать. В дыму задыхались и плакали дети. Под напором десятков людей двери не выдержали и рухнули. В горящей одежде, охваченные ужасом, хатынцы пытались бежать, но тщетно. Фашисты хладнокровно расстреливали их из автоматов и пулеметов. Выбраться из горящего ада и доползти до леса смогли две девочки: Маша Федорович и Юля Климович. Их подобрали жители соседней деревни Хворостени. Но и она вскоре была сожжена, беглянки погибли. Мы с мамой выскочили из сарая и попали под шквал огня. Далеко уйти не получилось, упали. От страха прижался к материнскому телу и почувствовал резкий толчок. Это была пуля, которая убила маму, а меня черканула по плечу. Я прошептал: «Меня ранило». Но в ответ ничего не услышал. Вокруг раздавался жуткий человеческий стон. Я лежал лицом вниз и постепенно отползал к маминым ногам, на ней уже горела одежда, а на мне начала тлеть шапка...
Выжил во второй раз
– Не помню, сколько пролежал на земле. Когда поднялся, увидел уезжающих карателей и полосу догорающих домов. Вся улица была в огне. Повсюду лежали обгоревшие тела. Кто-то еще двигался, кто-то просил пить. Но чем им тогда мог помочь семилетний пацан? Чтобы этого не видеть, хотел спрятаться, но негде. Пробыл так до утра, пока не пришли жители соседних деревень. В живых остался и 12-летний Антон Барановский. Гитлеровцы ранили его в ногу разрывной пулей и приняли за мертвого. Меня забрали чужие люди, и месяца два я жил у них на хуторе. А потом в деревне Козинец нашлась, как говорили, моя родственница. До этого я ее не знал. У нее пробыл где-то полгода. Потерялись, когда однажды убегали от карателей. Я за что-то зацепился и упал. Помню, совсем рядом проходил фашист. Не знаю, заметил меня или нет, но не тронул
До того страшного дня не помню ничего – В 1943-м мне было около семи лет. Может, чуть больше. До сих пор не знаю, когда родился. Документы же сгорели. Да и не помню ничего до того страшного дня. Как будто кто-то взял и одним махом стер все из памяти. Даже родителей. Пытаюсь вспомнить хотя бы их лица, но не получается. В семье было четверо детей: два брата, сестра и я – самый младший.
То, что произошло с Хатынью, трудно было предсказать. Все случилось неожиданно. В этот день в деревне были партизаны. Мы с отцом пошли на ток – он резал сечку, а я катался на качелях, которые папа смастерил для меня. И вдруг послышались выстрелы, несколько взрывов. Сидевший рядом на стогу сена партизан спохватился, пальнул в воздух и прокричал: «Фашисты!» Отец взял меня за руку, и мы побежали домой. Вернулись, заперлись и всей семьей спустились в погребок. Но спрятаться от карателей не удалось. Сначала они просто стучали, потом выломали дверь, вывели на улицу и погнали в большой колхозный сарай. Так как наша хата стояла на самом краю с левой стороны, пришлось идти практически через всю деревню. Гитлеровцы не жалели никого. Видел, как под дулами автоматов они гнали стариков, женщин и детей. Ни один взрослый не смог спрятаться. Только троим детям – Саше Желобковичу, Володе Яскевичу и его сестре Соне – удалось скрыться.Родная деревня Виталия Ивановича находилась далеко от фронта, поэтому, к счастью, стреляли не так часто. Но ходили слухи, что молодежь угоняют в Германию, а стариков убивают. Люди жили в постоянном страхе.
Меня спасла мертвая мама
– Когда гнали, и представить не мог, что нас ждёт. Как только все сельчане оказались в сарае, фашисты его заперли. Я держался возле матери, мы остались у самых дверей. А братья и сестра вместе с отцом пошли вглубь постройки. Мне было видно через щель, как каратели подносили канистры с бензином и обливали стены, подкидывали сено. Соломенная крыша вспыхнула мгновенно. Все загорелось, затрещало. Как же все кричали! Словами не передать. В дыму задыхались и плакали дети. Под напором десятков людей двери не выдержали и рухнули. В горящей одежде, охваченные ужасом, хатынцы пытались бежать, но тщетно. Фашисты хладнокровно расстреливали их из автоматов и пулеметов. Выбраться из горящего ада и доползти до леса смогли две девочки: Маша Федорович и Юля Климович. Их подобрали жители соседней деревни Хворостени. Но и она вскоре была сожжена, беглянки погибли. Мы с мамой выскочили из сарая и попали под шквал огня. Далеко уйти не получилось, упали. От страха прижался к материнскому телу и почувствовал резкий толчок. Это была пуля, которая убила маму, а меня черканула по плечу. Я прошептал: «Меня ранило». Но в ответ ничего не услышал. Вокруг раздавался жуткий человеческий стон. Я лежал лицом вниз и постепенно отползал к маминым ногам, на ней уже горела одежда, а на мне начала тлеть шапка...
Выжил во второй раз
– Не помню, сколько пролежал на земле. Когда поднялся, увидел уезжающих карателей и полосу догорающих домов. Вся улица была в огне. Повсюду лежали обгоревшие тела. Кто-то еще двигался, кто-то просил пить. Но чем им тогда мог помочь семилетний пацан? Чтобы этого не видеть, хотел спрятаться, но негде. Пробыл так до утра, пока не пришли жители соседних деревень. В живых остался и 12-летний Антон Барановский. Гитлеровцы ранили его в ногу разрывной пулей и приняли за мертвого. Меня забрали чужие люди, и месяца два я жил у них на хуторе. А потом в деревне Козинец нашлась, как говорили, моя родственница. До этого я ее не знал. У нее пробыл где-то полгода. Потерялись, когда однажды убегали от карателей. Я за что-то зацепился и упал. Помню, совсем рядом проходил фашист. Не знаю, заметил меня или нет, но не тронул
Я скитался один, ел муку, которую в мешочек отсыпала тетка перед побегом, а потом повстречал в лесу партизана. Ему не с руки возиться с ребенком, поэтому в ближайшем гражданском лагере отдал меня незнакомой бабушке. Через год я попал в детский дом в Плещеницах. Это было уже после войны, в 1945-м.
…Поступил в ремесленное училище, получил специальность формовщика-литейщика. Устроился на станкостроительный завод. Вскоре забрали в армию. Служил в Гродно в артиллерийских войсках. Кстати, именно в армии у меня «появился» день рождения – 7 ноября. Командир вписал в личное дело в честь праздника. До этого значилась просто вторая половина 1934 года. После дембеля вернулся на завод. Там познакомился с будущей женой Ядвигой. Учебу не оставил: окончил вечернее отделение политехнического института по специальности инженер-механик. Родилась дочь. Сейчас у нас растут внучка и правнук. Вот так и дожил до старости. Даст Бог, еще и столетний юбилей отмечу.
…Поступил в ремесленное училище, получил специальность формовщика-литейщика. Устроился на станкостроительный завод. Вскоре забрали в армию. Служил в Гродно в артиллерийских войсках. Кстати, именно в армии у меня «появился» день рождения – 7 ноября. Командир вписал в личное дело в честь праздника. До этого значилась просто вторая половина 1934 года. После дембеля вернулся на завод. Там познакомился с будущей женой Ядвигой. Учебу не оставил: окончил вечернее отделение политехнического института по специальности инженер-механик. Родилась дочь. Сейчас у нас растут внучка и правнук. Вот так и дожил до старости. Даст Бог, еще и столетний юбилей отмечу.
P.S. Свидетелями хатынской трагедии признаны шесть человек: 56-летний кузнец Иосиф Иосифович Каминский и пятеро детей. Антон Иосифович Барановский трагически погиб в 1969 году. Подполковник Александр Петрович Желобкович умер в 1994-м, мастер цеха автозавода Владимир Антонович Яскевич – в 2008-м. До сегодняшнего дня дожили Софья Антоновна Яскевич и Виктор Андреевич Желобкович.
Виталий Иванович Сачивко
развернутьВиталий Иванович родился 20 июня 1937 года в деревне Осташково. Как началась война – практически не помнит. Говорит, что мало еще что понимал в силу возраста. Первые ясные воспоминания у Виталия Ивановича относятся к 1943 году.
Патроны вместо игрушек.
Война в сознании маленького Виталика началась в тот момент, когда многие из окрестных сел ушли партизанить. А в семи километрах от родной деревни расположился фашистский гарнизон. Если нацисты узнавали, что кто-то из близких ушел в леса, убивали целые семьи. Бывали и рейды: неизвестные стучали ночью в двери и говорили, что «у вас должно быть три человека наших». Каких «наших» – непонятно. Зачастую так делали оккупанты, выискивая тех, кто укрывал партизан.
В 1943 году в тыл забросили красного командира. Он квартировал у родителей Виталия Ивановича. Когда командир вешал свой ППШ на стенку и уходил из комнаты, мальчик вместе с братом Вячеславом воровали у него патроны, считали, у кого больше, а потом закапывали. Они заменяли детям того времени игрушки.
В 1943 году организованные партизанские отряды уже выставляли своих часовых и были сформированы в боевые подразделения, не дававшие покоя фашистам.
– Помню, как партизаны тормознули эшелон, который вез на работу в Германию молодых ребят из Украины. Их сначала разместили по нашим хуторам, а потом почти все они ушли в партизанские отряды.
Расправа...
Родная деревня Виталия Ивановича находилась далеко от фронта, поэтому, к счастью, стреляли не так часто. Но ходили слухи, что молодежь угоняют в Германию, а стариков убивают. Люди жили в постоянном страхе.
Бабушку тоже убили, дом подожгли.
– Наш хутор находился неподалеку. Мы видели, как каратели забрали весь скот, а постройки сравняли с землёй. Хутор с тех пор так и не возродился. И спасшемуся Ивану возвращаться было некуда…
Вернулись не все...
– Когда в 1944-м пришли наши, началась мобилизация. Всего в деревне жило мужиков двенадцать. Всех забрали на фронт. После победы вернулись только двое.
Отца Виталия Ивановича среди них не было…
Красная армия освободила деревушку без боя. Крупная же стычка с карателями произошла только в Сморгони – там базировался фашистский аэродром. Виталий Иванович прекрасно запомнил, как спешно вражеский обоз уходил на запад, бросая практически все. Ребятня подбирала карболитовые футлярчики с каким-то белым вонючим веществом. Как оказалось, это была хлорка для обеззараживания воды. Футлярчики чистили и хранили в них свое добро.
Патроны вместо игрушек.
Война в сознании маленького Виталика началась в тот момент, когда многие из окрестных сел ушли партизанить. А в семи километрах от родной деревни расположился фашистский гарнизон. Если нацисты узнавали, что кто-то из близких ушел в леса, убивали целые семьи. Бывали и рейды: неизвестные стучали ночью в двери и говорили, что «у вас должно быть три человека наших». Каких «наших» – непонятно. Зачастую так делали оккупанты, выискивая тех, кто укрывал партизан.
В 1943 году в тыл забросили красного командира. Он квартировал у родителей Виталия Ивановича. Когда командир вешал свой ППШ на стенку и уходил из комнаты, мальчик вместе с братом Вячеславом воровали у него патроны, считали, у кого больше, а потом закапывали. Они заменяли детям того времени игрушки.
В 1943 году организованные партизанские отряды уже выставляли своих часовых и были сформированы в боевые подразделения, не дававшие покоя фашистам.
– Помню, как партизаны тормознули эшелон, который вез на работу в Германию молодых ребят из Украины. Их сначала разместили по нашим хуторам, а потом почти все они ушли в партизанские отряды.
Расправа...
Родная деревня Виталия Ивановича находилась далеко от фронта, поэтому, к счастью, стреляли не так часто. Но ходили слухи, что молодежь угоняют в Германию, а стариков убивают. Люди жили в постоянном страхе.
Бабушку тоже убили, дом подожгли.
– Наш хутор находился неподалеку. Мы видели, как каратели забрали весь скот, а постройки сравняли с землёй. Хутор с тех пор так и не возродился. И спасшемуся Ивану возвращаться было некуда…
Вернулись не все...
– Когда в 1944-м пришли наши, началась мобилизация. Всего в деревне жило мужиков двенадцать. Всех забрали на фронт. После победы вернулись только двое.
Отца Виталия Ивановича среди них не было…
Красная армия освободила деревушку без боя. Крупная же стычка с карателями произошла только в Сморгони – там базировался фашистский аэродром. Виталий Иванович прекрасно запомнил, как спешно вражеский обоз уходил на запад, бросая практически все. Ребятня подбирала карболитовые футлярчики с каким-то белым вонючим веществом. Как оказалось, это была хлорка для обеззараживания воды. Футлярчики чистили и хранили в них свое добро.
Первомай в годы Великой Отечественной войны
развернутьВо время Великой Отечественной войны парады и шествия в честь 1 мая не проводились. Накануне же 1 мая проводились торжественные собрания, митинги, «летучки» на предприятиях. Главным из первомайских призывов был лозунг: «Всё для фронта, всё для победы!»
Подарком к Первомаю 1945 года стало знамя Победы, поднятое над Рейхстагом в последний день апреля.
1942 г. На заседании бюро Сталинградского горкома ВКП 3 апреля 1942 г. при рассмотрении вопроса «О подготовке и проведении 1 мая» бюро горкома партии отметило, что Международный день 1 мая 1942 народы Советского Союза будут проводить в условиях Великой Отечественной войны с озверелым фашизмом. Партийные, советские, профсоюзные и комсомольские организации всю подготовительную работу ко дню 1 мая должны проводить под знаком дальнейшей мобилизации трудящихся города на всемерное усиление помощи фронту, на выполнение задач, поставленных тов. Сталиным.
Бюро горкома партии постановило: Организовать при городском и районном агитпунктах выставки, витрины политической и художественной литературы, проведение индивидуальных и групповых консультаций по вопросам международного дня 1 мая и задачам интернационального воспитания трудящихся, текущего момента и задачам советского народа в борьбе с гитлеризмом.
В день 1 мая провести массовый майский субботник с отчислением средств в фонд обороны страны.
1943 г. На заседании бюро Сталинградского обкома ВКП 31 марта 1943 г. отмечалось: 1 мая – день международной пролетарской солидарности в 1943 г. советский народ встречает в условиях решающих боев на фронтах Отечественной войны с немецко-фашистскими захватчиками. Героическая Красная Армия, окружив и уничтожив отборные гитлеровские войска под Сталинградом, перешла в наступление на других участках фронта, освободила от гитлеровских оккупантов много городов и населенных пунктов нашей родины. Но враг еще силен, предстоят трудные бои, которые потребуют огромного напряжения сил всего советского народа.
Подготовка и проведение 1 мая должна пройти под знаком еще большей мобилизации широких масс трудящихся на всемерное усиление помощи фронту, на выполнение и перевыполнение производственных планов, на быстрейшее восстановление Сталинграда, ликвидацию последствий вражеской оккупации в освобожденных районах области и на успешную подготовку и проведение весеннего сева».
Бюро обкома ВКП постановило: Обязать районные комитеты ВКП в предмайские дни шире развернуть массово-политическую работу среди населения по созданию фондов помощи Сталинграду и освобожденным от немецких оккупантов районам.
Отметить проведение 1 мая во всех городах и населенных пунктах массовыми воскресниками с передачей заработков трудящихся в фонд восстановления Сталинграда».
1945 г.
Рассматривая вопрос о «О подготовке и проведении 1 мая 1945 г.» 23 марта 1945 г. бюро Сталинградского горкома партии отметило, что 1 мая в 1945 г. трудящиеся Советского Союза встречают в обстановке, когда героическая Красная Армия штурмует последние укрепления врага на подступах к германской столице – Берлину, приближая час полной победы над немецко-фашистскими захватчиками.
В этих условиях подготовка и проведение 1 мая должны проходить под знаком еще большей мобилизации внимания трудящихся нашего города на самоотверженный труд для нужд фронта и скорейшего восстановления города».
В связи с этим бюро горкома ВКП постановило: Обязать шефскую комиссию при городском комитете ВКП, районных комитетах ВКП организовать в день 1 мая вручение праздничных подарков раненным бойцам и офицерам с выездом представителей коллективов трудящихся шефствующих организаций в госпиталя. Организовать выступления коллективов художественной самодеятельности предприятий и строек в подшефных госпиталях».
свернутьПодарком к Первомаю 1945 года стало знамя Победы, поднятое над Рейхстагом в последний день апреля.
1942 г. На заседании бюро Сталинградского горкома ВКП 3 апреля 1942 г. при рассмотрении вопроса «О подготовке и проведении 1 мая» бюро горкома партии отметило, что Международный день 1 мая 1942 народы Советского Союза будут проводить в условиях Великой Отечественной войны с озверелым фашизмом. Партийные, советские, профсоюзные и комсомольские организации всю подготовительную работу ко дню 1 мая должны проводить под знаком дальнейшей мобилизации трудящихся города на всемерное усиление помощи фронту, на выполнение задач, поставленных тов. Сталиным.
Бюро горкома партии постановило: Организовать при городском и районном агитпунктах выставки, витрины политической и художественной литературы, проведение индивидуальных и групповых консультаций по вопросам международного дня 1 мая и задачам интернационального воспитания трудящихся, текущего момента и задачам советского народа в борьбе с гитлеризмом.
В день 1 мая провести массовый майский субботник с отчислением средств в фонд обороны страны.
1943 г. На заседании бюро Сталинградского обкома ВКП 31 марта 1943 г. отмечалось: 1 мая – день международной пролетарской солидарности в 1943 г. советский народ встречает в условиях решающих боев на фронтах Отечественной войны с немецко-фашистскими захватчиками. Героическая Красная Армия, окружив и уничтожив отборные гитлеровские войска под Сталинградом, перешла в наступление на других участках фронта, освободила от гитлеровских оккупантов много городов и населенных пунктов нашей родины. Но враг еще силен, предстоят трудные бои, которые потребуют огромного напряжения сил всего советского народа.
Подготовка и проведение 1 мая должна пройти под знаком еще большей мобилизации широких масс трудящихся на всемерное усиление помощи фронту, на выполнение и перевыполнение производственных планов, на быстрейшее восстановление Сталинграда, ликвидацию последствий вражеской оккупации в освобожденных районах области и на успешную подготовку и проведение весеннего сева».
Бюро обкома ВКП постановило: Обязать районные комитеты ВКП в предмайские дни шире развернуть массово-политическую работу среди населения по созданию фондов помощи Сталинграду и освобожденным от немецких оккупантов районам.
Отметить проведение 1 мая во всех городах и населенных пунктах массовыми воскресниками с передачей заработков трудящихся в фонд восстановления Сталинграда».
1945 г.
Рассматривая вопрос о «О подготовке и проведении 1 мая 1945 г.» 23 марта 1945 г. бюро Сталинградского горкома партии отметило, что 1 мая в 1945 г. трудящиеся Советского Союза встречают в обстановке, когда героическая Красная Армия штурмует последние укрепления врага на подступах к германской столице – Берлину, приближая час полной победы над немецко-фашистскими захватчиками.
В этих условиях подготовка и проведение 1 мая должны проходить под знаком еще большей мобилизации внимания трудящихся нашего города на самоотверженный труд для нужд фронта и скорейшего восстановления города».
В связи с этим бюро горкома ВКП постановило: Обязать шефскую комиссию при городском комитете ВКП, районных комитетах ВКП организовать в день 1 мая вручение праздничных подарков раненным бойцам и офицерам с выездом представителей коллективов трудящихся шефствующих организаций в госпиталя. Организовать выступления коллективов художественной самодеятельности предприятий и строек в подшефных госпиталях».
Пасха с привкусом горчицы...
развернутьПасха 1942 года осталась в памяти многих ленинградцев, которые находились тогда в осажденном городе. Несмотря на тяжелую обстановку, власти Ленинграда с одобрения правительства страны разрешили провести крестный ход вокруг храмов и богослужение для подъема боевого духа граждан и укрепления их веры в победу над врагом.
«Первая блокадная зима. Мама работает санитаркой в одном из ленинградских госпиталей и ежедневно ведет борьбу за наше с сестрой выживание. Нам положены продукты по детским карточкам, маме - по рабочей, но их очень мало. Брать остатки со столов в госпитале запрещается категорически, да их, как и пищевых отходов, в первую блокадную зиму не было.
Но вот она закончилась. Пришел апрель 1942 года, а с ним пасхальный праздник, который мама никогда не оставляла без внимания. В мирное время она обязательно порадовала бы нас куличом, крашеными яйцами и еще какой-нибудь вкусной снедью, благо была она большая кулинарка. Но чем можно встретить праздник в осажденном голодном городе, где даже о горстке обычной муки приходилось лишь мечтать?
Но кто хорошо ищет, тот находит. Тщательное обследование нашего старого буфета закончилось неожиданной удачей: мама обнаружила несколько довоенных пакетов сухой горчицы. Вымачиванием, сушкой, просеиванием и прочими стараниями мамы горчица была превращена в эрзац-муку, из которой она решила напечь блинов, чтобы ими встретить Светлое воскресенье. Не знаю, что еще содержало это тесто, но блины получились вкусные. Мы с сестрой на пробу прямо из-под рук мамы схватили по горячему блину с двух сковородок. И в это время раздалась сирена воздушной тревоги.
Мы услышали звуки взрывов, грохот зениток, вой снарядов. Налетов давно не было, а вот 4 апреля, в субботу накануне Пасхи, фашисты вновь начали бомбить город. По законам военного времени, надо было немедленно погасить плиту и укрыться в ближайшем убежище. Посмотрев в наши умоляющие глаза, мама поняла, что оба требования выполнить невозможно.
Тем временем обстановка несколько прояснилась. По звуку взрывов и свисту снарядов мы поняли, что смерть пока проходит мимо. К тому же в стрельбах соблюдается определенный порядок. Он позволял предугадывать, когда наступит пауза. Оценив все обстоятельства, мама решила продолжить печь блины. Она выпроводила нас с сестрой в коридор, который можно было счесть убежищем, поскольку он не имел окон, а от комнаты, где топилась плита, его отделяла толстая капитальная стена.
Когда хозяйничали снаряды и ухали взрывы, мама находилась рядом с нами. Наступала пауза - и она мчалась к плите. Там наливала тесто на две сковородки и бегом, почти всегда под вой снарядов, возвращалась к нам в коридор. Новая пауза, и она вновь у плиты... Все это повторялось не раз. Когда мама убегала, от страха мы еле сдерживали слезы. Когда возвращалась, да еще с блинами, нашей радости не было предела.
Мы с сестрой до сих пор вспоминаем тот удивительный предпасхальный вечер. Мама сумела устроить нам праздник в самые суровые и горькие моменты нашего детства».
свернуть«Первая блокадная зима. Мама работает санитаркой в одном из ленинградских госпиталей и ежедневно ведет борьбу за наше с сестрой выживание. Нам положены продукты по детским карточкам, маме - по рабочей, но их очень мало. Брать остатки со столов в госпитале запрещается категорически, да их, как и пищевых отходов, в первую блокадную зиму не было.
Но вот она закончилась. Пришел апрель 1942 года, а с ним пасхальный праздник, который мама никогда не оставляла без внимания. В мирное время она обязательно порадовала бы нас куличом, крашеными яйцами и еще какой-нибудь вкусной снедью, благо была она большая кулинарка. Но чем можно встретить праздник в осажденном голодном городе, где даже о горстке обычной муки приходилось лишь мечтать?
Но кто хорошо ищет, тот находит. Тщательное обследование нашего старого буфета закончилось неожиданной удачей: мама обнаружила несколько довоенных пакетов сухой горчицы. Вымачиванием, сушкой, просеиванием и прочими стараниями мамы горчица была превращена в эрзац-муку, из которой она решила напечь блинов, чтобы ими встретить Светлое воскресенье. Не знаю, что еще содержало это тесто, но блины получились вкусные. Мы с сестрой на пробу прямо из-под рук мамы схватили по горячему блину с двух сковородок. И в это время раздалась сирена воздушной тревоги.
Мы услышали звуки взрывов, грохот зениток, вой снарядов. Налетов давно не было, а вот 4 апреля, в субботу накануне Пасхи, фашисты вновь начали бомбить город. По законам военного времени, надо было немедленно погасить плиту и укрыться в ближайшем убежище. Посмотрев в наши умоляющие глаза, мама поняла, что оба требования выполнить невозможно.
Тем временем обстановка несколько прояснилась. По звуку взрывов и свисту снарядов мы поняли, что смерть пока проходит мимо. К тому же в стрельбах соблюдается определенный порядок. Он позволял предугадывать, когда наступит пауза. Оценив все обстоятельства, мама решила продолжить печь блины. Она выпроводила нас с сестрой в коридор, который можно было счесть убежищем, поскольку он не имел окон, а от комнаты, где топилась плита, его отделяла толстая капитальная стена.
Когда хозяйничали снаряды и ухали взрывы, мама находилась рядом с нами. Наступала пауза - и она мчалась к плите. Там наливала тесто на две сковородки и бегом, почти всегда под вой снарядов, возвращалась к нам в коридор. Новая пауза, и она вновь у плиты... Все это повторялось не раз. Когда мама убегала, от страха мы еле сдерживали слезы. Когда возвращалась, да еще с блинами, нашей радости не было предела.
Мы с сестрой до сих пор вспоминаем тот удивительный предпасхальный вечер. Мама сумела устроить нам праздник в самые суровые и горькие моменты нашего детства».
Мальвина Савчук
развернутьВ жизнь тринадцатилетней Мальвины Савчук война ворвалась грохотом орудий и гулом самолетов. В родном Дубровно она успела окончить шесть классов. Перед приходом фашистов отец, уехал – нужно было эвакуировать документы.
– Я скоро вернусь, – бросил он на прощанье дочке.
Мальвина подолгу сидела у окошка в ожидании, что отец придет с работы, улыбнется и скажет: «Вот видишь, трусиха, а ты боялась». Но он не вернулся. Василий Калько попал на фронт и погиб. Где и когда, дочь не знает до сих пор.
– Мишенька, отомсти за папку, – шептала Мальвина в надежде, что ее мысли на расстоянии услышит старший брат. – Ты сможешь победить фашиста, ты сильный и смелый.
Михаилу, когда началась война, исполнилось 20 лет. После окончания военного училища в Москве молодого офицера направили на передовую. Он не просто выжил в аду под названием «оборона Москвы», но и поквитался за смерть отца и младшего брата: шестнадцатилетний Василий работал на заводе в блокадном городе. Как все, недоедал, недосыпал. Организм не выдержал, Вася заболел и умер.
В первый весенний день 1944 года Мальвине прислали повестку с предписанием явиться на сборный пункт. Парни и девушки толпились перед комендатурой. Все молчали, лишь изредка гробовую тишину нарушали всхлипывания и рыдания. Молодежь усадили в большую машину и повезли в Оршу. На железнодорожной станции как дрова загрузили в товарные вагоны и отправили в Германию.
– Ехали почти четверо суток. В дороге нас не кормили. Когда съели пайки, которые прихватили из дому, начались голодные обмороки, – Мальвина Васильевна заново переживает ужас переезда. – Теснота. Очень хотелось пить, но воду давали только на станциях и совсем немного.
Конечным пунктом стал небольшой городок в Рурской области в Германии. Распределили остарбайтеров (так называли «принудительных рабочих с Востока») в бараки. Кровати трехъярусные, в одной комнате селили по 10–14 человек.
Подъем – в 4 утра. До завода – километра три пешком в сопровождении двух надзирателей с автоматами. Кормили плохо, давали всего два кусочка хлеба на день. На завтрак – чай с сахарином. В обед – шпинат, две картофелины, суп, в котором плавали гороховые стручки. Несколько раз подразнили колбасой и сыром – нарезали кусочками граммов по 20. Сил на то, чтобы отстоять смену, просто не хватало – трудиться приходилось по 12–14 часов.
Мальвина Васильевна не знает, что производили на заводе. Скорее всего, оружие. В сборочный цех остарбайтеров не допускали, там хозяйничали немцы, и условия труда у них были совершенно другие:
– Наши рабочие все делали под надзором, от доменных печей стояла страшная жара. В мои обязанности входило подвозить детали на тележке. Это был каторжный труд.
Но самое нестерпимое началось, когда у Мальвины разболелись зубы. Жара и пронизывающая тело боль оставляли только одно желание – умереть. Она падала прямо в цеху, ее поднимали пинками и снова заставляли катить тележку.
– Как сейчас помню: я плакала, умоляла начальницу-немку – упитанную тетку в строгом сером костюме с аккуратно уложенной завивкой – дать передышку. Морщусь от боли. А она в ответ: «Иди работать, русская свинья!»
Бог послал Мальвине Васильевне силы, и она выдержала испытания. Только когда вернулась домой, у молодой девчонки зубы стали шататься и один за другим выпадать. Она до сих пор хранит их в шкатулке как страшное напоминание о жизни в лагере.
Подруге Оле Молчановой, с которой Мальвина приехала из Дубровно, повезло меньше – она умерла.
– Отмучилась, – с облегчением вздохнули соседи по бараку, когда Оля затихла после нескольких дней жутких мук. Молодая работница заболела, но тратиться на врачей и лекарства у хозяев не было никакого желания. Так и похоронили Ольгу вдали от дома. Только приближающаяся победа спасла жизнь остальным пленным.
– Я скоро вернусь, – бросил он на прощанье дочке.
Мальвина подолгу сидела у окошка в ожидании, что отец придет с работы, улыбнется и скажет: «Вот видишь, трусиха, а ты боялась». Но он не вернулся. Василий Калько попал на фронт и погиб. Где и когда, дочь не знает до сих пор.
– Мишенька, отомсти за папку, – шептала Мальвина в надежде, что ее мысли на расстоянии услышит старший брат. – Ты сможешь победить фашиста, ты сильный и смелый.
Михаилу, когда началась война, исполнилось 20 лет. После окончания военного училища в Москве молодого офицера направили на передовую. Он не просто выжил в аду под названием «оборона Москвы», но и поквитался за смерть отца и младшего брата: шестнадцатилетний Василий работал на заводе в блокадном городе. Как все, недоедал, недосыпал. Организм не выдержал, Вася заболел и умер.
В первый весенний день 1944 года Мальвине прислали повестку с предписанием явиться на сборный пункт. Парни и девушки толпились перед комендатурой. Все молчали, лишь изредка гробовую тишину нарушали всхлипывания и рыдания. Молодежь усадили в большую машину и повезли в Оршу. На железнодорожной станции как дрова загрузили в товарные вагоны и отправили в Германию.
– Ехали почти четверо суток. В дороге нас не кормили. Когда съели пайки, которые прихватили из дому, начались голодные обмороки, – Мальвина Васильевна заново переживает ужас переезда. – Теснота. Очень хотелось пить, но воду давали только на станциях и совсем немного.
Конечным пунктом стал небольшой городок в Рурской области в Германии. Распределили остарбайтеров (так называли «принудительных рабочих с Востока») в бараки. Кровати трехъярусные, в одной комнате селили по 10–14 человек.
Подъем – в 4 утра. До завода – километра три пешком в сопровождении двух надзирателей с автоматами. Кормили плохо, давали всего два кусочка хлеба на день. На завтрак – чай с сахарином. В обед – шпинат, две картофелины, суп, в котором плавали гороховые стручки. Несколько раз подразнили колбасой и сыром – нарезали кусочками граммов по 20. Сил на то, чтобы отстоять смену, просто не хватало – трудиться приходилось по 12–14 часов.
Мальвина Васильевна не знает, что производили на заводе. Скорее всего, оружие. В сборочный цех остарбайтеров не допускали, там хозяйничали немцы, и условия труда у них были совершенно другие:
– Наши рабочие все делали под надзором, от доменных печей стояла страшная жара. В мои обязанности входило подвозить детали на тележке. Это был каторжный труд.
Но самое нестерпимое началось, когда у Мальвины разболелись зубы. Жара и пронизывающая тело боль оставляли только одно желание – умереть. Она падала прямо в цеху, ее поднимали пинками и снова заставляли катить тележку.
– Как сейчас помню: я плакала, умоляла начальницу-немку – упитанную тетку в строгом сером костюме с аккуратно уложенной завивкой – дать передышку. Морщусь от боли. А она в ответ: «Иди работать, русская свинья!»
Бог послал Мальвине Васильевне силы, и она выдержала испытания. Только когда вернулась домой, у молодой девчонки зубы стали шататься и один за другим выпадать. Она до сих пор хранит их в шкатулке как страшное напоминание о жизни в лагере.
Подруге Оле Молчановой, с которой Мальвина приехала из Дубровно, повезло меньше – она умерла.
– Отмучилась, – с облегчением вздохнули соседи по бараку, когда Оля затихла после нескольких дней жутких мук. Молодая работница заболела, но тратиться на врачей и лекарства у хозяев не было никакого желания. Так и похоронили Ольгу вдали от дома. Только приближающаяся победа спасла жизнь остальным пленным.
После войны Мальвина Васильевна вышла замуж и родила четверых детей.
Гулида Тамара
развернутьТамара Тимофеевна Гулида родилась в Белостоке в семье техника-лейтенанта и медсестры. В начале лета 1941-го она с мамой уехала отдыхать на Могилевщину. Там застала война. А летом 1944-го вместе с сотнями других детей судьба забросила пятилетнюю Тамару в Германию. Забыть то страшное время не получается до сих пор…
– В деревне Сидоровичи, где мы жили, стоял карательный отряд. После очередной бомбежки у нас ничего не осталось. Мама, укутанная платками и тряпками, походила на нищенку. Старый гитлеровец пожалел ее и отправил работать помощницей на кухню. Жить стало немного сытнее, но счастье длилось недолго. Кто-то донес фашистам, что мама – жена советского летчика. Приказ короткий – расстрел. Спас нас все тот же старик: смерть заменили отправкой в Германию, в лагерь.
Так мы попали в городок Ауэ, где провели полтора года. На память о тех днях остался порядковый номер – 459. Помню серый барак, посередине которого стояла печь, а на ней – чан с водой. Не забуду запах похлебки, мама называла ее «караляба». Есть это было практически невозможно. Представьте: вода и волокна разваренной брюквы. Часто мама отдавала мне свой крошечный кусочек хлеба, который выдавали один раз в сутки, потому что я не могла проглотить этот «суп» – жесткие волокна застревали в горле. Иногда хромая надзирательница приносила самым маленьким ребятишкам немного молока. А как-то ночью маме удалось выкрасть отходы картофельного жома и испечь лепешки. Надзирательница тогда избила ее, но голод был страшнее смерти. И мама через дыру в заборе начала отпускать меня в дома к нацистам просить милостыню. Как сказать по-немецки «дайте хлеба», выучила быстро.
Тогда казалось, что так и положено жить. Пока в одну из вылазок я не попала в дом, где увидела играющего с мягкими игрушками мальчика. Зрелище настолько потрясло, что я забыла про голод. Как же хотелось хотя бы потрогать их…
Маму Тамары Гулида использовали как воспитателя лагерных детишек. Об этом она узнала от Нины Белуги. Уже пожилая бывшая узница выступала перед публикой на одной из встреч. И Тамара Тимофеевна поняла, что слышит знакомую до боли историю. Так малолетние узницы встретились совершенно случайно через 65 лет. В то время Нине было уже 12 лет. Она многое помнит гораздо лучше. Подруга по лагерю каждый день работала на заводе – перебирала детали. Нина тоже, как и мама Тамары, воровала жом из картофеля и пекла лепешки прямо на горячих железных балках, которые выкатывали рабочие из заводских печей. На одной из встреч Нина призналась Тамаре, что долгие годы ей снилась та, устрашающего вида, хромая надзирательница. Во сне мучили голод и страх.
Эти же чувства преследовали и Тамару. Однажды девчушка пошла не по направлению к домам, а в сторону завода. Кто-то всунул ей в руки морковку, но вдруг из ниоткуда появилась надзирательница.
– Я попыталась закрыть лакомство тонкими ручками, но не получалось: зеленый хвостик выдавал «богатство». Пришлось выбросить. Только так я смогла избежать наказания, а может, и смерти.
Все чаще выли по ночам сирены, все чаще людей выгоняли в траншеи. Это лишь усиливало чувство страха, переполнявшее душу. Память избирательна: она хранит только самые счастливые или самые печальные моменты нашей жизни– Всех узников лагеря в спешке загоняли в машины. Увозили в сторону леса. Взрослые понимали – на расстрел. Ехали недолго – в небе нарастал шум самолетов, потом начались стрельба, плач, крики. Вдруг колонна остановилась, фашисты стали убегать. Бежали и узники – кто куда. Женщины с детьми карабкались по лесным тропам, ища спасение в горах. Все, кому выпало жить, собрались вечером возле покинутых грузовиков. Детей погрузили в какую-то коляску, и изможденный караван взял обратное направление. Тогда Тамара впервые попробовала шоколад и другие продукты, о существовании которых не подозревала. Так маленькая узница отпраздновала День Победы.
Сначала детей распределили по воинскии частям. А потом снова в поезда – возвращались домой. Все ликовали! Но по приезде в бабушкину деревню радость в маминых глазах потухла. Голод, разруха. Подались на Смоленщину, а там еще голоднее. Переехали в Могилев, Тамара пошла в школу.
– В послевоенные годы приходилось туго – надо было заново налаживать быт, восстанавливать дома, обзаводиться хозяйством. Недоедали. Отец вернулся с фронта больной, особенно досаждала язва желудка. А девочка Тамара хотела стать артисткой. Как узнала, что в Могилеве есть культпросветучилище, сделала все возможное, чтобы поступить. Окончила его, а затем заочно Ленинградский институт культуры. Со своим мужем, Владимиром Гулидой, познакомилась в Горках, со временем они переехали в Скидель, откуда муж родом. Там вырастили дочку и сына.
Муж долго вел переписку с мэром города Ауэ Угрихом Фоксом, чтобы узнать что-то о том месте, о заводе, при котором был наш лагерь, а может, даже съездить и посмотреть, что сегодня на этом месте. Удалось выяснить, что в Германии несколько городов с таким названием. Правда, списки заключенных все-таки нашлись. После этого им выплатили около двух тысяч долларов. Много это или мало – не знаю. "Подруга" Тамары по лагерю 12-летняя Нина Белуга тоже получила компенсацию за детский труд. Но разве можно измерить деньгами то, что пришлось пережить и увидеть столько горя детскими глазами...
– В деревне Сидоровичи, где мы жили, стоял карательный отряд. После очередной бомбежки у нас ничего не осталось. Мама, укутанная платками и тряпками, походила на нищенку. Старый гитлеровец пожалел ее и отправил работать помощницей на кухню. Жить стало немного сытнее, но счастье длилось недолго. Кто-то донес фашистам, что мама – жена советского летчика. Приказ короткий – расстрел. Спас нас все тот же старик: смерть заменили отправкой в Германию, в лагерь.
Так мы попали в городок Ауэ, где провели полтора года. На память о тех днях остался порядковый номер – 459. Помню серый барак, посередине которого стояла печь, а на ней – чан с водой. Не забуду запах похлебки, мама называла ее «караляба». Есть это было практически невозможно. Представьте: вода и волокна разваренной брюквы. Часто мама отдавала мне свой крошечный кусочек хлеба, который выдавали один раз в сутки, потому что я не могла проглотить этот «суп» – жесткие волокна застревали в горле. Иногда хромая надзирательница приносила самым маленьким ребятишкам немного молока. А как-то ночью маме удалось выкрасть отходы картофельного жома и испечь лепешки. Надзирательница тогда избила ее, но голод был страшнее смерти. И мама через дыру в заборе начала отпускать меня в дома к нацистам просить милостыню. Как сказать по-немецки «дайте хлеба», выучила быстро.
Тогда казалось, что так и положено жить. Пока в одну из вылазок я не попала в дом, где увидела играющего с мягкими игрушками мальчика. Зрелище настолько потрясло, что я забыла про голод. Как же хотелось хотя бы потрогать их…
Маму Тамары Гулида использовали как воспитателя лагерных детишек. Об этом она узнала от Нины Белуги. Уже пожилая бывшая узница выступала перед публикой на одной из встреч. И Тамара Тимофеевна поняла, что слышит знакомую до боли историю. Так малолетние узницы встретились совершенно случайно через 65 лет. В то время Нине было уже 12 лет. Она многое помнит гораздо лучше. Подруга по лагерю каждый день работала на заводе – перебирала детали. Нина тоже, как и мама Тамары, воровала жом из картофеля и пекла лепешки прямо на горячих железных балках, которые выкатывали рабочие из заводских печей. На одной из встреч Нина призналась Тамаре, что долгие годы ей снилась та, устрашающего вида, хромая надзирательница. Во сне мучили голод и страх.
Эти же чувства преследовали и Тамару. Однажды девчушка пошла не по направлению к домам, а в сторону завода. Кто-то всунул ей в руки морковку, но вдруг из ниоткуда появилась надзирательница.
– Я попыталась закрыть лакомство тонкими ручками, но не получалось: зеленый хвостик выдавал «богатство». Пришлось выбросить. Только так я смогла избежать наказания, а может, и смерти.
Все чаще выли по ночам сирены, все чаще людей выгоняли в траншеи. Это лишь усиливало чувство страха, переполнявшее душу. Память избирательна: она хранит только самые счастливые или самые печальные моменты нашей жизни– Всех узников лагеря в спешке загоняли в машины. Увозили в сторону леса. Взрослые понимали – на расстрел. Ехали недолго – в небе нарастал шум самолетов, потом начались стрельба, плач, крики. Вдруг колонна остановилась, фашисты стали убегать. Бежали и узники – кто куда. Женщины с детьми карабкались по лесным тропам, ища спасение в горах. Все, кому выпало жить, собрались вечером возле покинутых грузовиков. Детей погрузили в какую-то коляску, и изможденный караван взял обратное направление. Тогда Тамара впервые попробовала шоколад и другие продукты, о существовании которых не подозревала. Так маленькая узница отпраздновала День Победы.
Сначала детей распределили по воинскии частям. А потом снова в поезда – возвращались домой. Все ликовали! Но по приезде в бабушкину деревню радость в маминых глазах потухла. Голод, разруха. Подались на Смоленщину, а там еще голоднее. Переехали в Могилев, Тамара пошла в школу.
– В послевоенные годы приходилось туго – надо было заново налаживать быт, восстанавливать дома, обзаводиться хозяйством. Недоедали. Отец вернулся с фронта больной, особенно досаждала язва желудка. А девочка Тамара хотела стать артисткой. Как узнала, что в Могилеве есть культпросветучилище, сделала все возможное, чтобы поступить. Окончила его, а затем заочно Ленинградский институт культуры. Со своим мужем, Владимиром Гулидой, познакомилась в Горках, со временем они переехали в Скидель, откуда муж родом. Там вырастили дочку и сына.
Муж долго вел переписку с мэром города Ауэ Угрихом Фоксом, чтобы узнать что-то о том месте, о заводе, при котором был наш лагерь, а может, даже съездить и посмотреть, что сегодня на этом месте. Удалось выяснить, что в Германии несколько городов с таким названием. Правда, списки заключенных все-таки нашлись. После этого им выплатили около двух тысяч долларов. Много это или мало – не знаю. "Подруга" Тамары по лагерю 12-летняя Нина Белуга тоже получила компенсацию за детский труд. Но разве можно измерить деньгами то, что пришлось пережить и увидеть столько горя детскими глазами...
свернуть
Горе Тани Губской
развернутьКогда весной 1942 года фашисты расстреляли маму и четверых братиков, Тане было 13 лет. Она спаслась лишь потому, что гостила у тети. Но дочку партийного работника Николая Губского было приказано найти и убить. Местным жителям угрожали: кто укроет ребенка у себя, казнят всей семьёй, а деревню сожгут…
У нас была большая семья —пятеро детей. Старший Коля родился в 1926 году, я – в 1928-м, Леня – в 1931-м, Вовка – в 1937-м, а Валерик, самый младший, в 1939-м.
Николай Федорович Губский, мой отец, работал председателем колхоза, в системе заготовок, был членом райкома партии. Мы часто переезжали: жили в Витебской и Гомельской областях, потом в Минской. В сентябре 1939 года его призвали в штаб 11-й армии, он редко бывал дома. Все домашние заботы ложились на маму. Ее звали Александрой Федоровной, но все называли просто Алесей.
Войну встретили в Червене
В то утро приехал папа, привез подарки, мы вместе позавтракали, а к 12 часам он ушел на партийное собрание, где телеграмму из Москвы и сообщение Молотова заставили затаить дыхание: армия Третьего рейха вторглась в Советский Союз. Уже на следующий день, 23 июня, папа отправился в военкомат, мы пошли провожать его всей семьёй. Прощались так, будто он уезжает в очередную командировку. Как и все его знакомые, отец думал, что война скоро закончится, враги далеко не пройдут, что никакой опасности для семьи нет, ведь до границы 500 километров. Но реальность оказалась иной. Суровой и безжалостной.
Выживали кое-как. По весне на колхозном поле выкапывали мерзлую картошку. Мама добавляла в нее свежую траву, делала лепешки, суп. Братья ели, а я не могла, от одного запаха рвало. Ни куска не могла проглотить, была истощена и буквально умирала от голода. В один из дней нас навестила мамина сестра Аксинья из деревни Дубники. Увидев меня, она сказала: «Алеся, давай Таню на недельку ко мне, откормлю хоть немного». Нас предал сосед. Он жил через дорогу от нашего дома и с первых дней пошел в полицаи. Семью партийца – организатора партизанского движения приказали расстрелять. Мы возвращались в город, когда нас встретили какие-то женщины, отвели тетю в сторонку и что-то сказали. Она страшно заголосила, и я услышала: маму и моих четверых братиков расстреляли. Весть об этом потрясла меня до такой степени, что я не понимала, куда иду, что делаю, что ем, где ночую.
Сосед-полицай, зная, что я осталась живой, пустил объявления по округе: если кто-то спрячет меня в своем доме, его семью убьют, а деревню спалят. В назидание остальным так поступили с моей тетей: Аксинью Федоровну убили, а ее троих малолетних детей живьём бросили в колодец.
В партизанской бригаде как оказалась, не помню
Невыносимое горе и боль потери выжгли из памяти многие моменты. Я была единственной девчонкой среди разведчиков, выполняла задания, работала связистом, ходила на разведку в деревни, собирала информацию о нацистах, полицаях, складах с оружием. Каждый такой поход мог закончиться смертью. Но тогда мне было совсем не страшно. Чувств, эмоций не осталось после того, что гитлеровцы сделали с моей семьёй.
В очередной раз спаслась от смерти, попав в окружение, когда мы пытались выбраться через болото. Там была узенькая тропинка, если оступиться – погрязнешь в трясине. Во время обстрела я почувствовала удар в бедро, покачнулась и упала. Провалилась в сон. Были заморозки, и мои тоненькие косички примерзли к болотной жиже, ребята из отряда штыками отскребали их, чтобы поднять меня с земли.
Очнулась и почувствовала боль во всем теле. За время, проведенное в землянках, оно покрылось чирьями, и я подумала, что на бедре просто очередной кровавый нарыв. И хотя в нашем партизанском отряде был врач-ветеринар, который всех лечил, обратиться к мужчине я стеснялась. Ну как перед ним оголить мягкое место? Доставала осколок сама, уже позже наложили швы. Кажется, за тот случай я получила первую награду.
У нас была большая семья —пятеро детей. Старший Коля родился в 1926 году, я – в 1928-м, Леня – в 1931-м, Вовка – в 1937-м, а Валерик, самый младший, в 1939-м.
Николай Федорович Губский, мой отец, работал председателем колхоза, в системе заготовок, был членом райкома партии. Мы часто переезжали: жили в Витебской и Гомельской областях, потом в Минской. В сентябре 1939 года его призвали в штаб 11-й армии, он редко бывал дома. Все домашние заботы ложились на маму. Ее звали Александрой Федоровной, но все называли просто Алесей.
Войну встретили в Червене
В то утро приехал папа, привез подарки, мы вместе позавтракали, а к 12 часам он ушел на партийное собрание, где телеграмму из Москвы и сообщение Молотова заставили затаить дыхание: армия Третьего рейха вторглась в Советский Союз. Уже на следующий день, 23 июня, папа отправился в военкомат, мы пошли провожать его всей семьёй. Прощались так, будто он уезжает в очередную командировку. Как и все его знакомые, отец думал, что война скоро закончится, враги далеко не пройдут, что никакой опасности для семьи нет, ведь до границы 500 километров. Но реальность оказалась иной. Суровой и безжалостной.
Выживали кое-как. По весне на колхозном поле выкапывали мерзлую картошку. Мама добавляла в нее свежую траву, делала лепешки, суп. Братья ели, а я не могла, от одного запаха рвало. Ни куска не могла проглотить, была истощена и буквально умирала от голода. В один из дней нас навестила мамина сестра Аксинья из деревни Дубники. Увидев меня, она сказала: «Алеся, давай Таню на недельку ко мне, откормлю хоть немного». Нас предал сосед. Он жил через дорогу от нашего дома и с первых дней пошел в полицаи. Семью партийца – организатора партизанского движения приказали расстрелять. Мы возвращались в город, когда нас встретили какие-то женщины, отвели тетю в сторонку и что-то сказали. Она страшно заголосила, и я услышала: маму и моих четверых братиков расстреляли. Весть об этом потрясла меня до такой степени, что я не понимала, куда иду, что делаю, что ем, где ночую.
Сосед-полицай, зная, что я осталась живой, пустил объявления по округе: если кто-то спрячет меня в своем доме, его семью убьют, а деревню спалят. В назидание остальным так поступили с моей тетей: Аксинью Федоровну убили, а ее троих малолетних детей живьём бросили в колодец.
В партизанской бригаде как оказалась, не помню
Невыносимое горе и боль потери выжгли из памяти многие моменты. Я была единственной девчонкой среди разведчиков, выполняла задания, работала связистом, ходила на разведку в деревни, собирала информацию о нацистах, полицаях, складах с оружием. Каждый такой поход мог закончиться смертью. Но тогда мне было совсем не страшно. Чувств, эмоций не осталось после того, что гитлеровцы сделали с моей семьёй.
В очередной раз спаслась от смерти, попав в окружение, когда мы пытались выбраться через болото. Там была узенькая тропинка, если оступиться – погрязнешь в трясине. Во время обстрела я почувствовала удар в бедро, покачнулась и упала. Провалилась в сон. Были заморозки, и мои тоненькие косички примерзли к болотной жиже, ребята из отряда штыками отскребали их, чтобы поднять меня с земли.
Очнулась и почувствовала боль во всем теле. За время, проведенное в землянках, оно покрылось чирьями, и я подумала, что на бедре просто очередной кровавый нарыв. И хотя в нашем партизанском отряде был врач-ветеринар, который всех лечил, обратиться к мужчине я стеснялась. Ну как перед ним оголить мягкое место? Доставала осколок сама, уже позже наложили швы. Кажется, за тот случай я получила первую награду.
Отец нашел меня лишь в 1944-м. Мы не разлучались до конца войны.
Командиры долго не рассказывали ему, что его семьи больше нет, а дочь осталась сиротой. Они боялись, что папа не выдержит такой удар. Но мысль, что я жива, помогла ему справиться с душераздирающей болью. Войну он закончил в должности инструктора-парторганизатора по Червенской партизанской зоне.
Мы поселились в комнатке в Минске, на Горького, в бараке, который фашисты построили для рабочих. В кухоньке было не повернуться, но после лесных убежищ она казалась просторной. Город был разрушен, на улице Советской (нынешний проспект Независимости) уцелели только Дом Правительства, здание электростанции возле Свислочи, корпус 1-й клинической больницы, Академия наук и Дом печати.
Возле заводов имени Кирова и Ворошилова на свободном участке земли соорудили трибуну: 16 июля 1944 здесь проходил парад Минского партизанского соединения. На площади собрались тысячи минчан с цветами. Дети и молодежь взбирались на крыши бараков, чтобы лучше видеть колонны партизан. В них шли и мы с отцом.
Командиры долго не рассказывали ему, что его семьи больше нет, а дочь осталась сиротой. Они боялись, что папа не выдержит такой удар. Но мысль, что я жива, помогла ему справиться с душераздирающей болью. Войну он закончил в должности инструктора-парторганизатора по Червенской партизанской зоне.
Мы поселились в комнатке в Минске, на Горького, в бараке, который фашисты построили для рабочих. В кухоньке было не повернуться, но после лесных убежищ она казалась просторной. Город был разрушен, на улице Советской (нынешний проспект Независимости) уцелели только Дом Правительства, здание электростанции возле Свислочи, корпус 1-й клинической больницы, Академия наук и Дом печати.
Возле заводов имени Кирова и Ворошилова на свободном участке земли соорудили трибуну: 16 июля 1944 здесь проходил парад Минского партизанского соединения. На площади собрались тысячи минчан с цветами. Дети и молодежь взбирались на крыши бараков, чтобы лучше видеть колонны партизан. В них шли и мы с отцом.
Иван Супареко
развернутьИвану Супареко было 17, когда ему пришла повестка на фронт. Мальчишка, никогда не державший в руках винтовку, стал одним из лучших стрелков отряда, командиром отделения, участвовал в освобождении Беларуси, Польши, Германии. При взятии Бранденбургских ворот 26 апреля 1945 года был тяжело ранен в обе ноги, год пролежал в больницах и со спицей вместо берцовой кости вернулся домой только осенью 1946-го.
Сейчас Ивану Васильевичу пошел 90-й год, он передвигается с помощью костылей и плохо слышит, но каждый день войны, кровопролитные сражения, освобожденный Освенцим и путь до Берлина – не путаясь, помнит в датах и таких мельчайших деталях, будто это было вчера.
Родился я в деревне Хотовиш Климовичского района Могилевской области. У меня были две младшие сестры и старший брат. Я перешел в восьмой класс, а Володя как раз окончил десятый (хотел быть учителем), когда началась война. Его призвали в первые дни, папу эвакуировали на Урал на военный завод по производству танков, а мы с мамой остались в деревне.
Брат слал письма. Последнее датировано августом 1944 года, оно стоит в рамочке у нас дома. В нем простым карандашом Володя пишет, что был ранен, но уже находится в части, есть чем обороняться и бить врага. Подбадривает, что у него все хорошо, передает всем приветы, родителям желает здоровья. Это последняя весточка о нем. Матери пришло извещение, что сын пропал без вести. Где он покоится, мы так и не узнали. 2 августа нацисты оккупировали родную деревню, разделили землю. Помню, как доносился грохот, бомбили, пришли солдаты в фашистской форме с закатанными по локоть рукавами, обосновались.
Климовичский район освободили в сентябре 1943 года. Во время отступления гитлеровцы сжигали дома, разрушили церковь. Многие жители ушли в лес, выкопали землянки. Тех, кто не успел спрятаться, расстреляли. Вскоре мне пришла повестка. Это был последний призыв, когда брали ребят 1926 и 1927 годов рождения.
Сразу нас направили на реку Проню, там фашисты заняли хорошую оборону, и в жестоких боях много солдат полегло. Командир спросил: «Что с этих детей взять? Они даже винтовки в руках не держали, им тут верная погибель». Дал команду вернуться в город, где нас погрузили в вагоны, по 44 человека в каждый, и повезли обучаться сначала в Брянскую область, а потом, в декабре 1943-го, на Урал, в Пермь. Мороз был страшный, 45 градусов! Где поезд останавливался, там мы сразу выскакивали и хватали все, что только может гореть, чтобы топить печки-буржуйки. Докрасна распалим, выстроимся в очередь и греемся, трясем с себя вшей в огонь. После землянки они у всех были, мы же там жили по 80 человек. В Перми нас всех сначала отправили в баню, побрили, болючие уколы сделали, чтобы вшей вывести, обмундирование выдали.
Все ребята были 18-лет-ние (хотимские, климовичские, костюковичские, кричевские, брянские, курские) – тысячи три гавриков. Обучались шесть месяцев, ходили на тактические занятия, ездили на стрельбища. А я метко стрелял и однажды на занятии так хорошо поразил цель, что мне доверили нести полковое знамя.
Победа
Когда вернулись, фронт стоял в Чаусах. Нас разделили на три фронта, я попал во 2-й Белорусский фронт к Рокоссовскому. Был командиром отделения взвода ПТР, мы стреляли по танкам. С июня 1944-го освобождали города, дошли до Польши. Двигаясь по ее территории, однажды совершили суворовский марш-бросок – 60 километров за ночь. Не могу даже передать, какой кошмар увидели, когда пришли освобождать Освенцим. Потом были Германия, Тюбинген, Франкфурт-на-Одере, вторжение в Бранденбургскую провинцию, за которое получил благодарность Сталина. Она сейчас хранится в Климовичском музее.
На прорыве обороны Берлина атаки шли одна за одной. Я крепенький был, далеко бросал гранаты в танки. В одном из боев 26 апреля одну лимонку кинул, вторую и в ту же секунду закрутился на левой ноге и упал – открыли огонь по мне. Одна пуля попала в левую ногу в мягкую ткань, а две другие – в правую, раздробили кость на 12 сантиметров
Сейчас Ивану Васильевичу пошел 90-й год, он передвигается с помощью костылей и плохо слышит, но каждый день войны, кровопролитные сражения, освобожденный Освенцим и путь до Берлина – не путаясь, помнит в датах и таких мельчайших деталях, будто это было вчера.
Родился я в деревне Хотовиш Климовичского района Могилевской области. У меня были две младшие сестры и старший брат. Я перешел в восьмой класс, а Володя как раз окончил десятый (хотел быть учителем), когда началась война. Его призвали в первые дни, папу эвакуировали на Урал на военный завод по производству танков, а мы с мамой остались в деревне.
Брат слал письма. Последнее датировано августом 1944 года, оно стоит в рамочке у нас дома. В нем простым карандашом Володя пишет, что был ранен, но уже находится в части, есть чем обороняться и бить врага. Подбадривает, что у него все хорошо, передает всем приветы, родителям желает здоровья. Это последняя весточка о нем. Матери пришло извещение, что сын пропал без вести. Где он покоится, мы так и не узнали. 2 августа нацисты оккупировали родную деревню, разделили землю. Помню, как доносился грохот, бомбили, пришли солдаты в фашистской форме с закатанными по локоть рукавами, обосновались.
Климовичский район освободили в сентябре 1943 года. Во время отступления гитлеровцы сжигали дома, разрушили церковь. Многие жители ушли в лес, выкопали землянки. Тех, кто не успел спрятаться, расстреляли. Вскоре мне пришла повестка. Это был последний призыв, когда брали ребят 1926 и 1927 годов рождения.
Сразу нас направили на реку Проню, там фашисты заняли хорошую оборону, и в жестоких боях много солдат полегло. Командир спросил: «Что с этих детей взять? Они даже винтовки в руках не держали, им тут верная погибель». Дал команду вернуться в город, где нас погрузили в вагоны, по 44 человека в каждый, и повезли обучаться сначала в Брянскую область, а потом, в декабре 1943-го, на Урал, в Пермь. Мороз был страшный, 45 градусов! Где поезд останавливался, там мы сразу выскакивали и хватали все, что только может гореть, чтобы топить печки-буржуйки. Докрасна распалим, выстроимся в очередь и греемся, трясем с себя вшей в огонь. После землянки они у всех были, мы же там жили по 80 человек. В Перми нас всех сначала отправили в баню, побрили, болючие уколы сделали, чтобы вшей вывести, обмундирование выдали.
Все ребята были 18-лет-ние (хотимские, климовичские, костюковичские, кричевские, брянские, курские) – тысячи три гавриков. Обучались шесть месяцев, ходили на тактические занятия, ездили на стрельбища. А я метко стрелял и однажды на занятии так хорошо поразил цель, что мне доверили нести полковое знамя.
Победа
Когда вернулись, фронт стоял в Чаусах. Нас разделили на три фронта, я попал во 2-й Белорусский фронт к Рокоссовскому. Был командиром отделения взвода ПТР, мы стреляли по танкам. С июня 1944-го освобождали города, дошли до Польши. Двигаясь по ее территории, однажды совершили суворовский марш-бросок – 60 километров за ночь. Не могу даже передать, какой кошмар увидели, когда пришли освобождать Освенцим. Потом были Германия, Тюбинген, Франкфурт-на-Одере, вторжение в Бранденбургскую провинцию, за которое получил благодарность Сталина. Она сейчас хранится в Климовичском музее.
На прорыве обороны Берлина атаки шли одна за одной. Я крепенький был, далеко бросал гранаты в танки. В одном из боев 26 апреля одну лимонку кинул, вторую и в ту же секунду закрутился на левой ноге и упал – открыли огонь по мне. Одна пуля попала в левую ногу в мягкую ткань, а две другие – в правую, раздробили кость на 12 сантиметров
Дотянули меня за руки до палатки, погрузили на повозку, закрутили ноги бинтами и повезли на «Икарусе» в Тюбинген в госпиталь. А оттуда 9 мая направили на железнодорожный вокзал, чтобы перевезти в другую больницу. Лежу в вагоне и вдруг слышу – стрельба началась, подумал, что группировка вражеская прорвалась. Кричу: «Дайте автомат, буду стрелять по врагам». Оказалось, это был салют в честь Победы.
Госпиталь. В госпитале во Франк-фурте-на-Одере меня с температурой под 40 положили на операционный стол. Планировали ампутацию. Два санитара надели смирительную рубашку, дали наркоз и говорят – считай! Начинаю отключаться и понимаю, что сейчас мне придет конец. Собрался с силами, хоп – и вырвался, откинул руки медсестры! А хирург и говорит: «Такой хлопец молодой и сильный, да без ног останется. Нехорошо. Война закончилась, раненых не будет, пусть полежит у нас, выходим!» Сделал операцию. После наркоза спрашиваю у ребят в палате: «Хлопцы! Торчат ли у меня пальцы на правой ноге?» А они: «Торчат!» Я обрадовался, что ноги на месте. Медсестре Марусе, которая меня выхаживала, трофейное кольцо подарил на память.
Только через год вернулся на родину, окончил курсы, работал в Климовичах. Там встретил будущую жену, и в 1948 году мы поженились. Дети, двое внуков, трое правнуков выросли на моих историях о войне. Осколки пули и дырка в ноге беспокоили всю жизнь, вскрывались раны, снились ночные кошмары, часто вскакивал с постели с криками от боли, звал «В атаку!».
Такое не забывается.
Госпиталь. В госпитале во Франк-фурте-на-Одере меня с температурой под 40 положили на операционный стол. Планировали ампутацию. Два санитара надели смирительную рубашку, дали наркоз и говорят – считай! Начинаю отключаться и понимаю, что сейчас мне придет конец. Собрался с силами, хоп – и вырвался, откинул руки медсестры! А хирург и говорит: «Такой хлопец молодой и сильный, да без ног останется. Нехорошо. Война закончилась, раненых не будет, пусть полежит у нас, выходим!» Сделал операцию. После наркоза спрашиваю у ребят в палате: «Хлопцы! Торчат ли у меня пальцы на правой ноге?» А они: «Торчат!» Я обрадовался, что ноги на месте. Медсестре Марусе, которая меня выхаживала, трофейное кольцо подарил на память.
Только через год вернулся на родину, окончил курсы, работал в Климовичах. Там встретил будущую жену, и в 1948 году мы поженились. Дети, двое внуков, трое правнуков выросли на моих историях о войне. Осколки пули и дырка в ноге беспокоили всю жизнь, вскрывались раны, снились ночные кошмары, часто вскакивал с постели с криками от боли, звал «В атаку!».
Такое не забывается.
